Оборотни и вампиры

театральной пьесе и способствовало укоренению до тех пор устной легенды? Привлекательный, обворожительный, оставляющий на своем пути сладострастие, горе и смерть, лорд Рутвен стал прототипом всех экранных красавцев-вампиров. Этот демон, ежегодно требующий жертвы, чтобы утолить ею голод, до странности напоминает- Байрона, и вполне понятно, что рассказ о его приключениях имел такой успех у женской аудитории.

Что касается вампиров-красавиц, пленительных гуль «Тысячи и одной ночи», «Труен Ки Ман Люк» («Truyen Ky Man Luc», Вьетнам) и «Сказок Серапионовых братьев» Э.Т.Д.Гофмана, то они чудесно умеют обманывать возлюбленных. Последние остаются в полном неведении насчет двойной жизни и чувств подруг. Даже священни-ки_ не могут устоять перед их неотразимыми чарами и позволяют увлечь себя в водоворот мерзкой и кровожадной похоти. Именно в таком состоянии являются нам студент-философ Хома Брут, герой сказки Гоголя «Вий», и Ромуальд, жертва великолепной и губительной Кларимон-ды, «Влюбленной покойницы», чьи прелести воспел Теофиль Готье. Его рассказ - вернее, рассказ Ромуальда, — пронизанный сверхъестественным, возможно, лучшее из всего, что когда-либо было написано о вампирах:

«Я приблизился к постели и с удвоенным вниманием стал смотреть на предмет моего беспокойства. Признаться ли вам? Это совершенное тело, хотя и очищенное и освященное тенью смерти, вызывало во мне непозволительно чувственное волнение, и этот покой так походил на сон, что легко было обмануться. Я позабыл, что пришел ради заупокойной службы, и воображал себя молодым супругом, входящим в спальню новобрачной, которая из стыдливости прячет лицо и не позволяет на себя взглянуть. Охваченный скорбью, вне себя от радости, дрожа от страха и удовольствия, я склонился над ней, и взялся за уголок простыни, и медленно ее приподнял, затаив дыхание, чтобы не разбудить спящую. Кровь с такой силой билась в моих жилах, что у меня шумело в висках, и со лба струился пот, словно я поднял мраморную плиту.

Это и в самом деле была Кларимонда, точно такая, какой я увидел ее в церкви в день моего рукоположения; она была все так же прелестна, и смерть казалась еще одним ее прельщением. Побледневшие щеки, чуть поблекший розовый оттенок губ, длинная черная бахрома опущенных ресниц, резко выделявшаяся на этой белизне, придавали ее лицу выражение печального целомудрия и задумчивого страдания, делая его невыразимо соблазнительным; ее голова покоилась на длинных распущенных волосах с вплетенными в них мелкими голубыми цветочками, и локоны скрывали наготу ее плеч; ее прекрасные пальцы, казавшиеся чище и прозрачнее облаток, были сложены в благочестивом и спокойном жесте немой молитвы, и это искупало слишком соблазнительную даже в смерти округлость и мраморную гладкость обнаженных рук, с которых не сняли жемчужных браслетов. Я долго стоял, погрузившись в безмолвное созерцание, и чем больше я на нее смотрел, тем меньше мог поверить, что жизнь навсегда покинула это прекрасное тело. Не знаю, был ли то обман зрения или отблеск света, но казалось, будто кровь снова заструилась под этой матовой белизной; однако она по-прежнему хранила полнейшую неподвижность. Я слегка дотронулся до ее руки: рука была холодна, но все же не холоднее, чем в тот день, когда под церковными сводами коснулась моей. Я вернулся в прежнее положение, склонившись над ее лицом и орошая ее щеки теплыми слезами. Ах, какое горькое чувство отчаяния и бессилия охватило меня! Как мучительно было это бдение! Я хотел бы собрать всю свою жизнь в охапку и отдать ей, хотел бы вдохнуть в ее ледяное тело пожиравший меня огонь! Ночь проходила, и, чувствуя, что приближается миг вечного расставания, я не смог отказать себе в горестном и возвышенном наслаждении и запечатлел поцелуй на мертвых губах той, кому принадлежала моя любовь. О чудо! Ее легкое дыхание смешалось с моим, и губы Кларимонды ответили на поцелуй; ее глаза открылись и заблестели; она вздохнула и с выражением несказанного счастья, разняв сложенные руки, обвила ими мою шею. «Ах, Ромуальд, это ты! — произнесла она голосом томным и нежным, как последние отзвуки арфы. - Что это ты делаешь? Я так долго ждала тебя, что умерла; но теперь мы помолвлены, я смогу тебя видеть и приходить к тебе. Прощай, Ромуальд, прощай! Я люблю тебя; вот и все, что я хотела тебе сказать, и я возвращаю тебе жизнь, которую ты на мгновение вдохнул в меня своим поцелуем; до скорой встречи...»