Обоснованная ревность

Познакомились мои родители с помощью старшей сестры матери Мариши. Мариша секретарствовала где-то, и однажды она позвонила маме и сказала: “Приезжайте, здесь очень интересный молодой инженер”. Мама моя невестилась тогда. И отец потом вспоминал, что видел маму много раньше, когда видел, как разряженные барышни сходили со ступеней директорского крыльца в гимназии. Знакомства не было, но память сохранила картинку.

Отец учился в гимназии деда, отца матери, в его же гимназии учился и Шостакович. С детства помню, что отец говорил матери, что, если бы не революция, они бы не поженились: “Ты бы вышла замуж за какого-нибудь дворянчика”.

* * *

Мы с мамой и братом прибыли в Ташкент к бабке. Ташкент – это тоже занятное место, потому что историческая родина. Мать моя была рождена в Ташкенте. Мой дед, который позже в Петербурге директорствовал в гимназии, там служил. Был директором реального училища. По отъезде в Петербург дед был награжден Золотой звездой эмира Бухарского. Перед смертью в 1916 году дед предсказал, что в будущем году все будут висеть на фонарях. Оставил бабку с четырьмя детьми и своевременно скончался от грудной жабы. Грудная жаба эта была кошмаром моего детства. Я представлял себе ее буквально, как она сидит на груди деда и душит его. Звезда эмира после смерти деда была спущена, наверное, в Торгсин, поскольку бабке надо было кормить детей. Дед перед смертью заставил ее, при таком многодетстве, окончить консерваторию. У нее были способности.

Чувствуя приближение внезапности, пошел к Глазунову и, как человек одного круга, попросил его взять жену в консерваторию на работу. И тот ее взял, и после дедушки она преподавала, заведовала кафедрой общего курса фортепиано. Бабушка не была дворянкой и писала везде в анкетах, что она мещанка, вдова учителя. Это ее и спасло. Она немка была. Молодая красивая немка из мещан, дед в нее влюбился. Вся семья жила в квартире дедушки.

Отец пришел в семью матери примаком. Его отец был управляющим. Для меня слово “управляющий” звучало унизительно. По линии мамы в семье были профессора. Для меня управляющий был что-то вроде управдома, который воровал дореволюционные подвески в подъезде нашего дома.

Мои маршруты

Получается, что мое первое путешествие – это Ленинград – Урал – Ташкент – Ленинград. Это пространство, кусок империи.

Страсть к путешествиям во мне воспитала мать. Она была лягушка-путешественница и, при небольших зарплатах тех лет, целый год копила на лето. Лето я проводил в Крыму, потому что, как все ленинградцы, страдал постоянными ангинами, простудами, отитами и прочими болезнями, связанными с климатом этого города. Я помню первый самолет и первое море, и эти впечатления я тоже где-то описал, не помню уже где. В Крыму я видел живую сестру Чехова, Марью Павловну, она жила в домике, который еще не был музеем. Она целиком посвятила себя сохранению чеховского наследия. Я тогда не понимал, кто такой Чехов, мы пили чай, мать о чем-то с ней говорила. Я описал эти свои воспоминания в рассказе “Дом поэта”.

Возила мать меня и в русскую заграницу, в Латвию, потому что слышала, что там можно подкормиться, потому что там хорошие продукты. И там, на Рижском взморье, я запомнил этот странный осадок дореволюционной жизни, которой уже не было в Ленинграде. Я его увидел позже, когда меня стали выпускать в горбачевские времена в Финляндию. Там я увидел тот Ленинград, который был до революции. Потому что Петроградская сторона и Хельсинки застраивались приблизительно в одно и то же время, застройки были в стиле модерн, сходного было много. Кстати, у финнов стоят и памятник Александру Третьему, который дал им какие-то вольности на уровне своей валюты, языка и еще чего-то, и памятник Ленину, который их отпустил. Финны ничего ломать не стали. Памятники стоят до сих пор. Я увидел там действующий лифт, который не действовал в моем доме. Невыдернутые подвески и ковровые покрытия, которые были сняты в моем подъезде, потому что дом был буржуйский, но разорен дотла. Все, что можно было снять, доснимали еще при мне. Еще в Финляндии в магазине я увидел еще действующий кассовый аппарат. И конфеты, рассыпанные так, что ты можешь попробовать, а не под замком.

Пржевальский и Пушкин

В 49-му году для меня произошло очень важное событие. Я стал читать.

Первой книгой, которую я осилил, была “Робинзон Крузо”. Мать ходила на рынок и выменяла какое-то одеяло на две книги, в подарок на мой день рождения. Одна была “Робинзон Крузо”, вторая – “Записки охотника” из “Золотой библиотеки”. Так началась моя личная библиотека. Книги эти я хранил до последнего, но в результате подарил своему внуку. “Робинзон Крузо” дал мне три понятия, для меня очень важных: одиночество, остров и отсутствие кого бы то ни было вокруг. Это стало основным условием жизни. И оно до сих пор живо. И понятие Робинзона для меня до сих пор важно.