Обращаться с осторожностью

Признаться, я удивилась, когда мама появилась до возобновления слушания с шоколадным коктейлем для меня. Я сидела в душном конференц-зале, где меня оставил отец, когда сам ушел давать показания с каким-то глупым юристом. Поразительно, как мама нашла меня в этом здании, но я очень ей обрадовалась.

— Как там Уиллоу? — спросила я, потому что (а) она этого ожидала и (б) я и правда хотела это узнать.

— У нее все хорошо. Врач говорит, что мы сможем забрать ее домой завтра.

— Тебе повезло с бесплатной сиделкой.

Глаза мамы распахнулись, в них сквозила обида.

— Ты ведь не веришь, что я на самом деле так думаю? — (Я пожала плечами.) — Я принесла тебе вот это. — Она передала мне молочный коктейль.

Раньше я очень любила шоколадное мороженое «Фриблз» от «Френдлиз». Я просила маму купить мне его, хотя оно было в три раза дороже, чем детские рожки. Иногда она говорила «да», и мы делили одно на двоих и восхваляли шоколадное мороженое, чего вы с папой не поняли бы, ведь вам не повезло родиться с любовью к ванильному.

— Поделиться? — тихо спросила я.

Она покачала головой:

— Это только для тебя. Если, конечно, оно не вылезет наружу.

Я посмотрела на нее, потом на крышечку поверх коктейля, но промолчала.

— Думаю, я все поняла, — сказала мама. — Знаю, что такое начать дело и увидеть, как оно выходит из-под контроля. Ты хочешь избавиться от него, потому что оно причиняет боль тебе и всем вокруг, но каждый раз, когда ты пытаешься это сделать, оно снова тебя поглощает.

Я ошарашенно уставилась на нее. Именно так я и чувствовала себя каждый день своей жизни.

— Ты недавно спросила меня, какой был бы мир без Уиллоу, — продолжила мама. — Вот что я думаю: если бы Уиллоу не родилась, я бы все равно искала ее в рядах между прилавками, или в банке, или в боулинге. Я бы всматривалась в каждое лицо в толпе, стараясь найти ее. Вот что самое странное, когда у тебя дети: ты знаешь, когда твоя семья целая, а когда нет. Если бы Уиллоу не родилась, вот каким бы стал мир для меня — незавершенным.

Я взялась за соломинку, стараясь не моргать, вдруг слезы реабсорбируются.

— Дело в том, Амелия, не будь здесь и тебя… я бы чувствовала себя так же.

Я боялась посмотреть на нее. Боялась, что неправильно расслышала. Может, это ее способ сказать, что она не просто любила меня, как положено матери, но что я была ей симпатична? Я представила, как она следит, чтобы я допила коктейль. Конечно, я буду ворчать, но мне бы хотелось, чтобы она настояла на этом. Это означало бы, что ей не все равно, что она не отпустит меня так просто.

— Сегодня я кое-что разузнала в больнице, — сказала мама. — Возле Бостона есть местечко, где помогают детям с пищевыми расстройствами. Там есть стационарная программа, а когда ты будешь готова, тебя переводят на программу проживания с другими девочками, которые испытывают те же проблемы.

Я вздернула голову:

— Стационар? В смысле, жить там?

— Пока тебе не помогут контролировать это…

— Ты хочешь отослать меня? — запаниковала я. Совсем не такого ожидала. Мама знала, каково это, так почему она не понимала, что отрезать меня от семьи равносильно заявлению, что я не слишком подхожу им? — Как так получается, что Уиллоу может сломать тысячу костей и все равно быть идеальной и жить дома, а я совершаю одну небольшую ошибку и меня высылают подальше?

— Мы с папой тебя никуда не высылаем, — возразила мама. — Мы делаем это, чтобы помочь тебе…

— Так он знает?

В носу защекотало. Я надеялась, что отец станет моим оплотом, а теперь поняла, что он тоже против меня. Весь мир меня ненавидел.

Вдруг в дверях показалась голова Марин Гейтс.

— Мы готовы к представлению, — сказала она.

— Мне нужна минутка…

— А судье Геллару сейчас нужны вы.

Мама посмотрела на меня, умоляя взглядом дать ей передышку.

— Теперь тебе придется сидеть в зале суда. Твой отец дает показания, а я не могу остаться тут и приглядеть за тобой.

— Иди к черту! — воскликнула я. — Ты не можешь говорить мне, что делать.

Марин, которая наблюдала за нами, тихо присвистнула:

— Вообще-то, может. Ты еще ребенок, а это твоя мать.

Мне хотелось обидеть маму так же сильно, как она обидела меня, и я повернулась к адвокату:

— Вряд ли можно так называть себя, если пытаешься избавиться от всех своих детей.

Я видела, как вздрогнула мама. У нее кровоточила рана, пусть и не было пореза, и она знала, как и я, что заслужила это. Когда Марин бесцеремонно посадила меня на галерке рядом с мужчиной в красной фланелевой рубашке и подтяжках, которые воняли тунцом, я дала себе обещание: если мама решит испортить мне жизнь, то нет никаких причин, по которым я не могла бы испортить ее.

Шон

В день нашей свадьбы Шарлотта заставила меня забыть все клятвы, которые я написал и прилежно заучил. Она шла по проходу в церкви, и все эти предложения казались рыболовными сетями, они не могли сдержать чувств, которые я хотел донести до нее. Сейчас, сидя в зале суда напротив жены, я надеялся, что мои слова вновь изменятся. Превратятся в перья, облака, пар — что угодно, что не могло нанести твердый удар.