Обращение Апостола Муравьёва

Марат приподнимается на локоток, смотрит.

— Я знаю, где, — говорит, подскакивает, как прежде, рывком, бежит к кладовой и вытаскивает материнскую обувку, особую, на все случаи жизни.

— Вот…

Вера изнемогает:

— Услышал! Услышал! — кричит, подхватывает сына и вихрем кружит по комнате.

Глава 3. Тюрьма. Перспектива.

Отец Серафим сдержал слово, чем неожиданно раздосадовал Апостола. Завидев батюшку, он вспомнил обещание прочесть книгу Бытия. Апологетов надо разить их же оружием, в данном случае — осведомлённостью. Апостол твёрдо знал: сто ит ему углубиться куда-нибудь в науку, искусство или спорт — оставит позади всех. Но сперва надо захотеть. На одном отрицании далеко не уедешь. Ладно, сегодня пронесёт. Кто не помнит, в чём заключался первородный грех Адама! Даже такие сугубые атеисты, как он, знают.

— Ну-с, мил-человек, Марат Игоревич, чем порадуете?

— Вот что, святоша, ты мне фиксами загодя не сверкай, — воспротивился Апостол вопиющей фамильярности.

Его глаза василькового цвета потемнели, как небо перед грозой. В словах священника чудился подвох, а любые поползновения на свободу с детства приводили Марата в бешенство. Вспомнилась подворотня под Гамбринусом и нравоучения тюфяка в форме железнодорожника:

— Эй, пескарёк, майку-то накинь, чего мослы демонстрировать…

Если бы не малолетство и не гремучая ярость, быть ему битым. Но именно тогда, на Дерибасовской, он впервые осознал сладость победы. Простак, подхватив за руку сопливого отпрыска, улепётывал. Да и кто устоит, если по-настоящему прыгнуть!

Священник примирительно поднял руки:

— Простите, Марат Игоревич, я думал, мы с вами договорились.

— Договорились, — буркнул Апостол, — ваше святейшество готово выслушать без фанатизма?

— Со вниманием, — с тенью улыбки возразил тот.

— Так вот: яблоко.

— Простите?

— Яблоко.

— По правде сказать, я намечал принести вам фрукты, но на КПП каждый раз так шмонают[46], что изюминку не спрячешь.

Апостол посверлил глазами собеседника, но, не обнаружив насмешки, соблаговолил пояснить:

— Ладно, будь по-твоему, патлатый, получи ответ и распишись. Змея виновата!

— Сказать строже: змей, — уточнил батюшка.

Апостол поиграл желваками, но и на сей раз сдержался. Не случись малявы от Лютого, за подобную наглость декламировать попу до утра «У Лукоморья дуб зелёный».

— Змей так змей… Подло соблазнил бабу, и она, непутёвая, скормила Адаму палёное яблоко, запретное хавать[47].

— Почему?

— Что почему? Почему соблазнил? Почему бабу? Почему Адама? — Апостол едва сдерживал раздражение, игра, едва начавшись, надоела.

— Нет-нет, почему кушать-то запретил?

— Это его дело. Какая разница. Не помню.

— А что? Верно. Запрет есть запрет, так? Ведь если положенец запретит мужику на зоне что-либо делать, или запретит не делать, тот ведь его послушает, не рассуждая?

— Ясное дело, если не совсем конченный, но таких здесь хватает, — усмехнувшись, ответил Апостол.

— Значит, Марат Игоревич, будем считать, что сегодня вы не выполнили задания. Утешать вас не стану, — последние слова, несмотря на шутливый тон, вышли отчуждёнными, — снова попрошу: прочтите книгу Бытия внимательно, — отец Серафим порывисто встал, подошёл к двери, позвал Егорыча.

Как и в прошлый раз, охранник словно подслушивал — скорее всего, так и было — и вмиг отворил. Священник ушёл, но Апостола долго грызло недовольство собою. Таких отповедей давно не приходилось выслушивать. Марат раскрыл книгу. «В начале Бог сотворил…, и стал свет…». То, что миллиарды людей во всём мире продолжают верить притчам, казалось неестественным. «День первый… И стало так… День второй…». Сколько бреда втиснуто в несколько страниц. Неужели никто не замечает бесконечные противоречия и неточности? Сперва, вроде, уж сотворил человека, животных, растения, а потом, дальше, всё заново. Патлатый мозги пудрит. Хитрый змей обманул Еву, а она не осталась в долгу — соблазнила Адама… Слова казались просты, действия персонажей естественны, и размышлять не над чем. Но Апостол не мог отделаться от неясного ощущения — кожей чувствовал — есть подвох, заковыка, замурованный наглухо сокровенный смысл. Наверное, впервые в жизни он не сумел с лёту докопаться до сути.