Обращение Апостола Муравьёва

Чем больше читал, тем отчаяннее терял уверенность. Острый ум всегда подсказывал ему выход из ситуации, но сейчас по-предательски бездействовал. Апостол усмехнулся, вспомнив уроки литературы в техникуме. Из обязательной программы он не прочёл ни единого произведения, умудряясь получать высшие оценки, чем приводил Семёна Захаровича в сумеречное расположение духа. Патент простой, как перекладина, вокруг которой Марат моторно накручивал «солнце». Несколько страниц литературной критики перед уроком, и живой ум воспроизводил непрочитанное действо. Марат умел обсуждать героев «Молодой Гвардии» так, словно жил рядом с ними в описываемые Фадеевым времена. Марат с душевным надрывом рассказывал о героях Краснодона. Как не поставить старательному студенту высший бал! Учитывая, что ему благоволит директор. Преподавателю русского языка и литературы Семёну Захаровичу Гроссу приходилось мириться с явным подлогом.

— Что чувствовал Тюленин после казни полицая Фомина? — спрашивал, мягко постукивая пальцами о стол Гросс.

— Он, Семён Захарович, испытывал противоречивые чувства. Очень смешанные, сумбурные, я бы сказал, чувства. Сергей Тюленин одновременно переживал восторг и кураж, подогретые удовлетворением от свершившейся мести. И вместе с тем брезгливость и жажду очищения. Тягу к откровению с другом и одновременно к сохранению своего индивидуального мира, куда нет пути незваному гостю…

— Правда? — иронично вопрошал преподаватель.

— Вне всяких сомнений, — серьёзно подтверждал студент.

Однажды Гросс сорвался:

— Давайте, Муравьёв, договоримся: я перед всей аудиторией обещаю удовлетворить вас пятью баллами, а вы, в свою очередь, меня, чистосердечно раскаявшись, что не читали произведения. Идёт?

— Ни за что, Семён Захарович, роман мне настолько понравился, что я перечитал его множество раз. Как говорится, спрашивайте и убеждайтесь.

Скрип открываемого замка вырвал Апостола из воспоминаний.

— Хан! — обрадовался Апостол старому вору.

— Вижу, напряг тебя искуситель патлатый?

— Терпимо, брат…

— Знаешь, что такое «Вор»? — пылко озадачил Хан.

— Научи, — ответил Апостол, расположенный к бесхитростным речам положенца. В них, в отличие от «Библии» всё ясно, как на войне. Там — недруги, менты, здесь мы — воры.

— Вор не должен быть в упряжке с властями. Церковь — та же власть… Загнали Русь в православие мечами да кровью. Вера скукоживает личность, в кадильном дыму прищепляют покорность! — чётко проговаривал Хан, словно гвозди вгоняя кувалдой в гроб.

Апостол ошалел от бешеного напора и неутолимого отвращения.

— Знаешь, какое самое распространённое слово в церкви? — чуть раскосые глаза авторитета хищно вспыхнули. — Раб! Раб Божий! — Хан грязно выматерился, чего никогда не позволял себе в присутствии заключённых, — хочу из тебя вора сделать, свободного в мире человека. Вора не треножат узы, любые — семейные, общественные, армия, закон, государство. Его свободу не ограничивает богатство, роскошь, комфорт… Мы, крадуны, живём сами по себе, гордо существуем с нашего общака. Часто — в заботе о бродягах, что сами по всяким обстоятельствам, не могут позаботиться о себе.

— Хан, агитируешь что ли, меня? Я не чужой…

— Ты мужик с понятиями, это так. Я мог бы враз окоротить патлатого, но за него просил Лютый, и неважно, что через тебя, а не напрямую. Мы, воры, братаны равные, и стараемся не подрывать авторитета друг друга. Хочу, чтобы ты выбрал сам, и выбор твой уважаю. Патлатый Серафим страшный человек, будь внимателен.

— Хан, — Апостол окликнул вора, когда тот уже стоял у двери.

— Да, братан…

— Разве воры были когда-нибудь против веры?

— Вера — обыкновенная пустышка. За ней всегда деньги и власть. Буду честен с тобой до конца. Нам нужны такие люди, как ты. «Им» тоже нужны. Твой выбор. Здесь как на войне: либо мы, либо они. Я вижу тебя насквозь, можешь поверить старому бродяге. Вор нынче мельчает. Ты, Апостол, находка для воровского сообщества. Авторитет может провести всю жизнь в академии, перелопатить кучи человеческого материала, но не встретить настоящего «вора». Мне подфартит, если удастся пропихнуть тебя в нашу масть[48], тогда скажу, что жизнь прожита не зря.

— Всё же, почему я? — Апостол не чувствовал себя польщённым, с детства презирая лесть в любых проявлениях, сейчас же ощущал любопытство, задумавшись о большой воровской политике.

— Да так… Похоже, ты — новый виток эволюции, как раньше говорили, существо следующей формации. У тебя зубы мудрости есть?

— Нет, — Апостол удивился неожиданному вопросу, Хан теперь не казался понятным и простым.

— Вот видишь, ни хвоста, чтобы вилять, ни зуба мудрости, — а они, если помнишь, атавизмы, — лицо Хана оставалось непроницаемым, — такие, как ты, всегда идут до конца, ежели вор, то Авторитет, ежели верующий, то Митрополит.

Положенец ошибался. Он не догадывался, как мечется душа подопечного в поиске надёжного «якоря», не находя пристанища среди житейских бурь.