Обратная перспектива

— Сам знаю, — недовольно ответил Колька. — Может, ты выползешь к нам, и сядешь за стол, как человек?

Женщина постреляла глазами в Митяя, в Сашку, в Карла.

— Мне и здесь хорошо. Рюмку давай.

Митяй заторопил:

— Сашка, ты зачем приехал, водку жрать? Давай, показывай. Нам засветло лучше выбраться.

Колька обрадовался фильму:

— Вот ты, Саня, молодец, пусть она посмотрит, пусть узнает, какой я на самом деле.

— Больно надо. А то я не знаю. Налей лучше.

Что-то не ладилось со звуком, потом с изображением. Сашка копался в телевизоре, козлики подпрыгивали, били головами по рукам… Наконец, замерцали и поплыли титры, распахнулось название: «Пастух своих коров».

— Вот ты молодец, Саня, точно придумал.

— Это Борисыч придумал.

— Всё равно. Молодцы оба. И ты, Митяй, молодец. Только, пока не началось, останови, Саня. Я сбегаю, мне там надо, минут на пятнадцать… Лида, — сменил он интонацию, — сделай чай, что ли… С брусникой.

Фильм останавливали раз восемь, по Колькиной хозяйственной нужде, Сашка, в конце концов, не выдержал:

— Мы, Колька, это видели. И много раз. Хотели с тобой посмотреть, может, подсказал бы что… Не получилось. Ладно, сам досмотришь. На досуге, а нам пора.

— Куда так рано, — расплывалась повеселевшая Лида. — Давайте, господа, ещё по рюмашке. Кино посмотрим, потанцуем, — она потрепала Карла по щеке: — А вы, Борисыч, ничего…

Сашка поперхнулся.

— Ребята, я сейчас, в последний раз, — попросил Колька.

Он вышел и тут же притащил тяжёлый мешок.

— Здесь коза. Я её порубал помельче. Разберётесь.

— Мне — не надо, — пожал плечами Митяй.

А Карл был доволен: приедет домой, и забудет про Кольку, про снег, про сусанинские ели — но долго будет витать в кухне грустный запах козы…

Уехали в темноте.

— Блин, — ругнулся Сашка. — Фильм вытащил и унёс с собой. Ну что ты будешь делать… Хоть возвращайся.

— Ты что, не понял, — строго сказал Митяй. — Он всё равно не стал бы смотреть.

Митяй вольно рыскал по дороге, сшибал кусты, бузину и ольховник. На полпути въехали в хрустнувший наст и провалились передними колёсами в чёрную жижу.

— Твою мать… — протянул Митяй чуть ли не с восхищением.

— Задок — передок, — откликнулся весёлый Карл.

— Нет, только передок, — осмотрел Митяй. — Ладно. Танки грязи не боятся. Давай, Санька, вытягивай трос. Вот только за что зацепиться…

«Лебёдка», — догадался Карл.

— А вон берёза, метрах в пятнадцати. Дотянется?

— Дотянуться она дотянется, — прикинул Сашка. — Только берёзка твоя не выдержит. Тонкая.

— Мажем? — горячился Карл.

— Родственники, кончай ругаться, — Митяй сосредоточенно потянул трос к берёзе.

С глянцевой еловой лапы сполз тяжёлый ком снега, с тупым стуком упал у подножья. Мелкие звёзды кололи глаза, как наледь на ресницах.

Карл трезвел и думал с досадой о своей бесполезности в любой жизненной ситуации.

Берёзка выдержала, «Шишарик» с рыком, как раненый, отжался передними колесами и ринулся на подлесок, круша направо и налево…

4

Мартовским утром Колька проснулся с обидой. Она стояла в горле, как бывало в детстве, и нельзя было проглотить её, не заплакав.

Он вынес из горницы дорожную сумку, побросал туда попавшиеся на глаза Лидины вещи и тронул женщину за плечо.

— Вставай, Лида, одевайся.

— С ума сошёл? — недовольно сморщилась Лида. — Сейчас, наверное, часов восемь.

— Вставай, — повторил Колька тихо и грозно.

Лида села и попыталась посмотреть насмешливо. Колька отвернулся.

— Куда ты меня ведёшь, Николай, — спрашивала она на льдистой дороге, запыхавшись, стараясь не отставать. — Убивать? Так зачем далеко ходить…

Колька молча шёл впереди с сумкой на плече.

— Да погоди ты, — тревожно просила Лида. — Дай хоть перекурить.

Через час они были на шоссе. Редкие машины медленно и тупо проезжали мимо. Наконец, остановился почтовый микроавтобус.

— Лида, — грустно сказал Колька, — вот деньги. Не пропей только в Кимрах, садись в электричку. Поезжай, упади своему менту в ножки. Полгода прошло, а ты не беременная. Авось простит. А вместе — мы пропадём. Сначала коровки, потом ты, потом я.

Не дожидаясь ответа, Колька повернулся и побрёл по льдистой дороге.

Глава одиннадцатая

1

В телевизоре по всем каналам гуляла широкая масленица. Карла знобило, ломило в суставах, кружилась голова, — то ли грипп начинается, то ли просто простуда. Да и пора — зима кончается.

Прежде, в трудные рабочие годы, он радовался такому состоянию, возможности отдохнуть, отлежаться, не мучаясь при этом совестью. А сейчас — валяйся себе, сколько хочешь, совесть не причём, но всё равно, по старой памяти, состояние это было приятно.

Карл смотрел в телевизор и радовался сквозь досаду: во время всенародных праздников — всё равно каких, масленица ли, или восьмое марта — Москва становится провинцией: манерная фифа надевает ширпотреб и оказывается румяной бабой, простодушной и слегка глуповатой.

Слишком яркий свет стоял в окне. Карл задвинул занавеси и залез под тяжёлое одеяло.