Родственники подробно объяснили ей, на какой улице и в каком доме найти «ту женщину» и как потом добраться до Нежина, находящегося в 60 километрах от Прилук. Вера не думала о том, много это или мало, она просто запомнила направление и знала: она должна дойти, чтобы спастись.
Опустив голову и не поднимая глаз, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, она добрела до улицы, которую ей назвали, и нашла нужный дом. Среди деревьев в саду играл какой-то парнишка. Вера поднялась на крыльцо и постучала в дверь.
Женщина, приходившая к ним в гетто вечером накануне расстрела, встретила Веру неприветливо и даже почему-то злобно.
– У нас ничего твоего нет! – решительно отрезала она. – Иди-иди отсюда, иди, а то полицаев позову.
Вера попыталась настаивать:
– Я замерзла ночью. Бабушка дала вам кофту и теплые штаны… Отдайте, пожалуйста.
– Вот что ты привязалась! – в раздражении воскликнула «та женщина». – Я же сказала: у нас ничего твоего нет. Иди отсюда.
Игравший в саду мальчик подбежал к ним, взобрался на крыльцо, встал рядом с матерью и с насмешливым вызовом посмотрел на Веру.
– Ну, чего стоишь? Сказано тебе: вали отсюда. Щас полицая кликну, если не отвалишь, жидовка.
Вера с трудом оторвала от него взгляд. Это был тот самый пацан, который вчера бежал рядом с колонной смертников и кричал: «Сдохните, жиды проклятые!»
Больше просить она не стала. Просто повернулась и ушла.
То, что происходило дальше, было мучительно и страшно, но ничто и никто больше не вызывал в Вере такого чувства, как этот пацан. Она никого потом не простила, но с годами забыла почти всех. Забыла тех, чьи поступки, пусть и некрасивые, но поддавались объяснению. Помнила только тех людей, поступки которых не понимала. Вот этого мальчишку, сына «той женщины». И еще немца, адъютанта нежинского коменданта, который – единственный за всю скорбную эпопею ее пребывания в оккупации – пожалел ее… Только эти два человека, только эти два лица остались в ее памяти.
Не было во взрослой жизни Веры Леонидовны Потаповой ночи тяжелее этой. Ни смерть близких, ни развод с мужем не заставляли ее плакать так, как плакала она в душном маленьком номере ведомственной гостиницы в Киеве. Вся боль, все отчаяние и ужас одиннадцатилетнего ребенка, брошенного на произвол судьбы, ребенка, до которого никому не было дела и которого никто не собирался ни поддерживать, ни защищать, вернулись к ней той ночью.
На следующее утро Вера Леонидовна Потапова проснулась с мутной гудящей головой, разбитая и раздраженная. Выпив в гостиничном буфете тепловатой бурды, носящей гордое название «какао», и сжевав пару бутербродов с варено-копченой колбасой, она отправилась в прокуратуру, уже точно зная, что собирается делать. До начала рабочего дня времени более чем достаточно, звонить в Москву из кабинета в прокуратуре она не хотела – не верила в то, что телефонная связь такого уровня не контролируется, и Вера отправилась на переговорный пункт. Междугородных автоматов оказалось целых пять, однако позвонить в Москву можно было только с двух, да и из них один радовал посетителей вывешенной на кабинке табличкой «Не работает», ко второму же выстроилась огромная очередь. Если заказать, то получится наверняка быстрее, решила Вера и заказала три разговора, два из них – с дочерью и с бывшим мужем. Если кто поинтересуется – она звонила, чтобы проверить, как дела дома. А третий разговор есть хороший шанс «замылить».
Татьяна сидела дома, вернее, еще лежала и сладко спала, судя по голосу, которым она ответила на звонок матери. Разгар летней сессии, вчера дочь сдала очередной экзамен, получив вполне заслуженную оценку «хорошо», и наверняка пригласила одногруппников в свободную от присутствия матери квартиру. Ну ладно, жива-здорова – это главное. Служебный телефон бывшего мужа, разумеется, не отвечал, поскольку еще не было девяти, звонить ему домой тоже бессмысленно: он в пути, наверное, как раз из метро выходит и направляется к остановке автобуса. Но если кому-то вздумается проверить следователя Потапову, то пусть лучше будет заказ на номер, который можно оправдать.