Обратная сила. Том 3. 1983–1997

— Нет, — покачал головой Евгений Степанович, — я очень тщательно проверял всю историю этой вспышки дифтерии, а в последние годы, когда стали доступны многие архивные данные, даже запрашивал Москву и получил ответ. Препаратов было достаточно.

— Тогда что вы имеете в виду? Что Ольга Александровна… — Орлов запнулся и, пересилив себя, выговорил: —…Что моя мать была недостаточно квалифицированной, неопытной? Что не соблюдала меры предосторожности при контактах с заболевшими? Не распознала сама у себя симптомы заболевания? Что ее репутация одной из лучших медицинских сестер — дутая величина?

— Боже упаси! — замахал руками Муромов. — Я ни в коей мере не подвергаю сомнению репутацию и квалификацию вашей матушки. Но вопрос меня заинтересовал, и я начал в нем копаться. Уж коли мне поручено увековечить память, то следует досконально изучить не только жизнь, но и смерть усопшего. Я принялся искать старожилов, которые помнят ту вспышку дифтерии и московских докторов. Они, знаете ли, поведали мне немало любопытного.

— Это, должно быть, очень старые люди, — заметил Орлов недоверчиво. — Вряд ли можно полагаться и на их память, и на их разум. Для того, чтобы осознанно излагать события двадцать четвертого года, человек должен родиться не позже тысяча девятьсот десятого. Впрочем…

— Именно! — подхватил Евгений Степанович. — Им и сейчас-то еще девяноста нет, а ведь я разговаривал с ними лет шесть-семь назад. Но ваши сомнения я полностью разделял, поэтому спрашивал не только у них, но и у их детей, которым родители вполне могли давным-давно по секрету что-то рассказать. И внуков вниманием не обошел. Записывал их слова, анализировал, сопоставлял детали. Собственно, первые подозрения зародились во мне совершенно случайно. Я задал вопрос одному старику: почему медсестру Орлову похоронили здесь, а не отправили тело в Москву? В общем-то вопрос был глупым, просто я мыслил в тот момент современными категориями: цинковые гробы, самолеты, заморозка, бальзамирование, ну, вы понимаете, о чем я. В двадцать четвертом году в глухой деревне, от которой только до железной дороги нужно добираться на подводе несколько дней, а потом еще поездом, да летом, в жару… Конечно, вопрос я задал по недомыслию, но вот реакция того старика меня удивила. Вместо того чтобы сразу объяснить мне все эти простые вещи, он стал отводить глаза и бормотать что-то невнятное. Ну, тут я в него и вцепился, как клещ. Как почуял: что-то здесь неладно.

Он замолчал и начал крутить в пальцах алюминиевую ложечку, которой размешивал сахар в своей чашке. Александр Иванович терпеливо ждал.

— Ваша матушка была убита, — наконец выговорил Муромов. — Мне очень жаль.

— Как — убита? — оторопел Орлов. — Кто ее убил? За что? И почему это скрывали? Почему всем говорили, что она заразилась дифтерией?

— Ольга Александровна приглянулась кому-то из тех, кто был прислан устанавливать и поддерживать советскую власть в деревне. «Глухой» деревню называли потому, что она находилась далеко от трассы, а вовсе не потому, что она была маленькой. Большая была деревня, как в те времена говорили — «громкая». Даже не деревня, строго говоря, а село: ведь здесь и церковь своя была. Ольга Александровна взаимностью не ответила, более того, проявила резкость. А очарованный ею деятель был пристрастен к самогону, злоупотреблял, и вообще был человеком грубым и жестоким. Когда медсестру Орлову обнаружили на опушке леса с проломленным черепом, ни у кого не было сомнений. Все знали, кто убил, как убил и почему. Местные активисты и партийцы были, разумеется, не заинтересованы в том, чтобы предать преступление огласке и опорочить представителя советской власти, в деревнях и без того большевиков не жаловали. Поэтому, несмотря на расползавшиеся по деревне слухи, было объявлено, что Орлова заразилась дифтерией и умерла, а то, что у нее якобы проломлен череп, всего лишь пустые домыслы сплетников, которые только и ждут возможности попугать доверчивых крестьян страшными историями. Кто-то поверил, кто-то — нет. Особо сильно сомневавшихся и не боявшихся говорить об этом вслух — а таковых набралось человека три-четыре — перед всем сходом поставили к стенке, то есть публично расстреляли как контрреволюционеров, агитирующих народ против светлых идей. Нравы были ужасными в те времена, сами понимаете, и методы у советской власти оказались не лучше, как ни прискорбно. Но расстрел людей испугал, разговоры смолкли.

— А врачи? — изумленно спросил Орлов. — Они ведь должны были знать правду. Почему же они ее никому не рассказали, когда вернулись в Москву?

— Отличный вопрос! — Муромов назидательно поднял палец. — И мне он тоже пришел в голову. Поэтому я запросил данные обо всех врачах и сестрах в той бригаде. Впрочем, «бригада» — это громко сказано. За Уралом в тот момент были отмечены четыре вспышки дифтерии, всего было направлено одиннадцать человек, по два-три медика на точку. Один врач и одна или две медсестры. Вместе с Ольгой Александровной здесь работал доктор Потемкин. Когда дифтерию удалось победить, он уехал. И знаете что?