Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

На пути домой за мной толпой шли дети и взрослые. В этой глуши Остхейма я казалась им чем-то необыкновенным. Им нравился мой танец и пышный костюм. А дома меня ожидал страшный сюрприз — арест отца. После этого всегда, когда вижу балет, мне невольно вспоминается 1937-й год… и мой последний танец. Но к балетному искусству я и сейчас неравнодушна. Когда приходится смотреть балет — я чувствую себя не на земле, а окончится представление — провожу бессонную ночь. Иногда случится прочесть на улице рекламу о предстоящем балете — и мое сердце начинает биться… И всегда встает это горькое воспоминание.

На следующий после олимпиады день мать понесла отцу в милицию, где он сидел в камере, передачу. Но ее не пустили к нему. После школы я с Ниной и братом Иваном пошла к зданию милиции и начала «играться» с другой стороны, где из подвала выходили маленькие окна с решеткой. Потом я подошла к одному из окон и заглянула внутрь: внизу, посреди большой камеры, сидело человек шесть мужчин, между ними — наш отец.

— Папа! — крикнула я негромко внутрь. Лица всех сидящих повернулись в мою сторону. Отец узнал меня и подошел к окну. — Маму не пустили к тебе. Вот возьми! — и я сунула ему через решетку небольшой сверток, жареную курицу. Отец взял сверток, и я заметила, что его глаза стали влажными. Он тотчас же отошел от окна, подошел к группе сидящих и разделил курицу на всех.

— Мы придем завтра опять, — шепнула я отцу, и мы ушли домой.

Так на протяжении трех недель мы почти каждый день ходили к отцу на свидание и через подвальное окно передавали ему передачу. Иногда он совал нам в руки маленькую записочку для мамы. Но через три недели его увезли в районный город Сталино, где должно было состояться следствие. Отец не был членом партии, и, в сущности, ему еще повезло в том, что его подвергли следствию. Но он никогда больше не вернулся в Остхейм. Спустя два месяца после его отъезда — более подробно в нашей районной газете — было сообщение, что в Остхейме «группа диверсантов и немецких агентов разоблачена во вредительстве и представлена перед Верховным судом…». Далее шло перечисление имен и фамилий. Дымова и еще одного коллегу отца приговорили к расстрелу. Данин и еще шесть человек получили десять лет Сибири. Белкин, жена которого была подругой мамы, и отец осуждались на пять лет Сибири с лишением права голоса на год.

Родственники репрессированных начали покидать Остхейм. Вскоре мы тоже погрузили наши вещи на грузовик, который мама наняла, и двинулись опять в путь. К сожалению, по дороге наш кот Васька выпрыгнул из машины и остался в Остхейме. А мы приехали в Краматорск — один из промышленных городов на Донбассе. Туда, еще до сообщения в газетах о разоблачении «диверсантов и немецких агентов», уехала жена Белкина, подруга мамы. Она звала туда и нас. Оказывается, она нашла там маме работу на строительстве — единственное место, где не спрашивали, кто ты и где твой муж. Обычно найти работу для члена семьи репрессированного было нелегко. Маме ничего больше не оставалось делать, — надо идти работать.

В рабочем поселке в баракоподобном доме нам отвели квартиру из одной комнаты и маленькой кладовой. Белкина жила недалеко от нас, правда, в гораздо лучшем доме. С ней были ее три белочки, красивые милые дети. Через неделю мама начала работать на строительстве. От Белкиной мы узнали, что и жена Данина со своими двумя детьми, красавицей-дочерью «Кармен» и сыном Иваном, тоже поселилась недалеко от нас, в этом поселке. Даже она, жена бывшего председателя партийного комитета, не могла найти себе более приятной работы, не говоря уже о квартирных условиях. Только жена Белкина устроилась довольно хорошо — она работала в рабочей столовой заведующей каким-то отделом. По рассказам мамы, у нее были какие-то связи, поэтому ей не только повезло в работе, но и удалось получить лучшую квартиру, состоящую из двух больших комнат и кухни. Так началась новая полоса в нашей жизни — без отца.

Мои новые учителя