Обратной дороги нет

Феония переводила испуганный взгляд то на одного, то на другого. Ганс, может быть впервые, говорил гневно и быстро. Не было бы драки!

– А кто перед пленом разорвал и выбросил свой партийный билет? Не вы? Кто обещал фюреру стоять насмерть и чуть не первым сдался вместе со всем своим саперным полком? Кто твердил о чудо-оружии? Где оно? Да вас должны расстрелять дважды. Сначала русские, а потом немцы. За предательство и обман!

Бульбах был ошарашен таким натиском ефрейтора. Конечно, это было прямое неповиновение!

Полковник размышлял. Он понял: Ганс действительно очень опасен для него. Ну его!.. В конце концов, пусть он лучше считается мнимым умершим, чем полковник будет подлинным покойником. Ганс нашел то, что хотел: свое имение, свою землю. Ну и черт с ним, пусть живет здесь, в этом краю непуганных ундин и всяких прочих привидений!..

Феония, угадав тяжелые сомнения полковника, чуть ли не силой усадила его за стол. Налила стакан. Подвинула кусок курицы. Убийственные доводы в пользу Ганса были у этой женщины. Сильней, чем доводы самого покойника.

– Ваше здоровье! – подняла свой стакан Феония.

– Прозит!..

Через короткое время они уже все втроем чинно сидели за столом: Феония, покойник и полковник. Груда костей высилась на деревянной тарелке перед Бульбахом. После водки ему налили из туеса бражки. Убийственная смесь!

– «Он был храбрый солдат!..» – запел Бульбах песню времен Первой мировой войны. Ганс стал подпевать. Появилась еще бутылочка «казенки».

Феония под припевку «А у нас на севере мужики все девери, бабы все золовки, до плясанья ловки…» начала пританцовывать. Ганс играл на губах, а Бульбах, взяв со стола две ложки, стал очень умело отстукивать ими ритм.

Феония первая услышала во дворе, а затем и в сенях шаги. Ганс торопливо нырнул в свой гроб, прикрылся простыней.

Бульбах, шатаясь, встал, заплетающимся языком доложил Анохину, что ефрейтор Ганс Бергер действительно скончался.

Лейтенант заметил на столе три кружки, три тарелки с недоеденными кусками курицы. Встретился с умоляющим взглядом Феонии.

– Поминаете, значит, – сказал он. – Не грех помянуть. Хороший был работник. И человек хороший, – и он снял шапку.

– О, да! – согласился Бульбах и, ударив ложками по столу, произнес речитативом: – «Он был храбрый солдат!»

– Так и запишем, – сказал Анохин, прощаясь и отказываясь от предложенного стакана.

Когда дверь за ним закрылась, Бульбах свалился под лавку, сраженный варварской смесью русской бражки и шнапса.

А на окраине села, где располагался небольшой жальник, немного в стороне от фанерных краснозвездных обелисков и крестов в этот же день появился свежий березовый крест с немецкой мятой пилоткой на верхушке. На затеси готическими и, вповтор, русскими буквами было выведено: «Ефрейтор Ганс Бергер. 1912–1945».

Через час ветер и снег сделали свое дело, и новую могилу уже нельзя было отличить от всех остальных…

Начальство не заставило себя ждать. Оно явилось на бронетранспортере, который, пробивая снега, тащил за собой сани-волокушу с палаткой, бочками и ящиками с продовольствием.

Тучный краснолицый подполковник Батюк, выслушав рапорт Анохина, издали в бинокль оглядел вышку:

– Хорошее было бы строение. Даже жаль бросать. Но ничего, ты еще лучшее построишь. Недалеко. Верст в шестьсот отсюда… Видишь, Финляндия уже выбыла из войны, пришлось авиатрассу переносить.

Постепенно вокруг бронетранспортера выстроилась шеренга пленных, а рядышком стояли жители села, все прибывая и прибывая числом.

Батюк посмотрел на пленных. Бульбаха поддерживали Петер и Вернер. Полковник норовил упасть. Голова его была перевязана лоскутом простыни. Он не вязал лыка.

– Они у тебя, Анохин, прямо на партизан стали похожи… Ну, признайся насчет естественных потерь! Ведь сбрехал?

– Виноват, самую малость, товарищ подполковник, – ответил Анохин сокрушенно. – Один ефрейтор скончался от голода и непосильной работы, а второй – полковник, – он указал на Бульбаха, – с тяжелой травмой на стройке. Сотрясение… Не знаю, выживет ли?..

– Ну вот! – обрадованно сказал подполковник. – Меня не проведешь! Но на других командировках потери куда как больше… Там, должно быть, поменьше этого… гуманизму было. Гоняли их как положено!

Тем временем Чумаченко, осознав, что пришел его час, потребовал у радиста Комарова свою докладную и, получив пакет, четким шагом, вздымая снег, приблизился к подполковнику. Откозырял.

– В связи с гуманизмом. Личное донесение. Политическое, так сказать!

Батюк принял донесение, оценил Чумаченко:

– Экой у вас бравый старшина! А усищи-то!.. Ма-ла-дец!

– Служу Советскому Союзу!

Раскрыв донесение, Батюк пробежал глазами несколько строк. Перевел изумленный взгляд на старшину: