Обратной дороги нет

Он то и дело терся носом и щекой о плечо или рукав, отчего темное его обтрепанное пальто стало мокрым, как от обильной росы. Но пальцы работали, свинчивали взрыватели, и потное лицо Бертолета светилось высшим творческим вдохновением, оно было самозабвенно.

Левушкин, ползший следом, втыкал прутики, обозначавшие границы прохода. Аллейка этих прутиков протянулась уже метров на сорок в поле, и груда деревянных коробок росла.

Время от времени в низине, где раздавался гул, взлетали ракеты.

Чуть-чуть посветлело небо на востоке. Андреев ввел первую упряжку в узкую аллейку из веточек вербы. Колеса едва не сбивали эти ветки, и старик осаживал лошадь, чтобы не выехать за пределы прохода.

На последних метрах, в сурепке, копошился Бертолет.

– Сейчас, – сказал он осипшим голосом и извлек последнюю коробку.

Левушкин осторожно принял ее.

Изогнувшись, как сухой стручок, Бертолет склонился над промоиной и опустил в холодную воду израненные черные пальцы. Затем, похлопав озябшими ладонями по бокам, достал блокнот и карандаш. Пальцы, однако, не смогли удержать карандаш, он выскальзывал, и тогда Бертолет, взяв его в кулак, как это делают маленькие дети, крупными кривыми буквами продолжил записи майора: «29 октября. Нет Топоркова. Прошли минное поле».

Левушкин оглянулся. Преследователи остались позади. Перед ними был сумрачный и глухой лес – надежная защита от вездесущих мотоциклистов.

Подрывник, усевшись на телегу среди деревянных начиненных взрывчаткой коробок и пустых ящиков, тут же уснул. Почерневшая его кисть с майорскими часами свешивалась с телеги. Вращались, вращались неутомимые колеса. Все дальше от егерей уходил обоз, оставляя на влажной земле глубокие росчерки колес.

Светало.

День двенадцатый. Последний

1

Перед ними была река. Она блестела под низко висящим над противоположным берегом солнцем.

Это была река лесная, спокойная, но глубокая, очень глубокая – вода в ней казалась черной. Течение чуть заметно шевелило ивовые кусты, и плыли по густой воде узкие белые листья ивняка. На той стороне виднелся вросший в низкий берег остов сгоревшего баркаса.

– Ничего, – успокоил товарищей Андреев. – У нас на Дальнем Востоке ширше… Ничего река. Если б не телеги, запросто можно….

– Без телег нам никак нельзя, – серьезно сказал Бертолет. Тень командирской озабоченности легла на его лицо и провела две малоприметные бороздки у углов рта.

– Это я все понимаю, – сказал старик. – Как там Левушкин сказал: «Свою долю за плечами носим, как горб»?

– Может, до моста – и с бою, а? – спросил Левушкин.

Бертолет заглянул в карту и сказал:

– До моста бы можно. Да только моста нигде поблизости нет.

– А может, сходить к тому старичку в Крещотки? – спросил Андреев.

– К какому еще старичку?

– «Танкисту», «будьте любезны…».

– Пустые хлопоты, – буркнул Левушкин. – То ж серьезное дело – переправа. Кто на это пойдет!

– Кому фашисты костью в глотке стали – тот и пойдет, – возразил Андреев. – Может, баркас помогут раздобыть. Или еще чего придумаем….

– Попытка – не пытка, – согласился Бертолет. – Выбирать-то у нас все равно не из чего.

– Одна только просьба к тебе, Бертолет, как к командиру, значит… – снимая с плеча винтовку и выгребая из карманов последние патроны, сказал старик. – Если даст судьба переправиться, обещай отпустить меня для наказания провокатора Миронова Кольки. Мучает меня эта мысль, что носит земля такого гада… Один патрон для него особо берегу…

– Обещаю, – сказал Бертолет.

И они еще долго следили за тем, как Андреев, нахлобучив капюшон, шел через поляну и скрылся затем за деревьями.

Бертолет сидел в своей излюбленной позе – по-татарски подогнув ноги и поставив рядом каску с металлическими деталями и велосипедную зубчатку.

– Опять мастеришь? – спросил Левушкин.

– Да… немного осталось.

– Легкий ты человек, Бертолет, – сказал Левушкин. – Всегда дело находишь. А я, как свободный час, весь извожусь. Или дай стрелять, или уж самогонки. Прямо не знаю, что я после войны буду делать.

Затем Левушкин долго лежал на телеге и смотрел сквозь белесые ресницы на облака. Приподнялся на локте и, обнаружив Бертолета все в том же положении, сказал:

– Слышь, Бертолет, как ты думаешь, вспомнят о нас после войны?

– Именно о нас с тобой? – рассеянно спросил Бертолет, прилаживая велосипедную цепь к деревянной шестеренке, надетой на магнето.

– Ну, о майоре, о Гонте…

– Да как сказать… На фронте столько сейчас людей гибнет, представляешь?

– Да… А мне, если уж загремлю, хотелось бы, чтоб помнили. Вот был Левушкин, хороший парень, хотя и дурак. И чтоб всплакнула какая-нибудь… Ведь некоторым везет – их долго помнят…