Обратной дороги нет

– Корабельщина! – обяснил Африкан. – Рудые сосны, без подсада. Одна в одну. Таку вышку соорудим, что в Москве будет видно.

– Пил у нас сколько? – спросил подошедший сюда вместе с Северьянычем Анохин.

– А пошто пилы? – удивился Африкан. – Пила дереву поры отворяет, на гниль ведет. А топор, он всяко пролазно для воды место забивает. Да и споро с топором управляться. Я твоих немых быстро всем нашим премудростям обучу. Вон свояк подмогнет, – указал Африкан на одноглазого бобыля Калистрата, который с двумя немолодыми мужиками шли следом. И обратился к ним: – Пока я этим немым насчет валки что втолкую, срубите ваги!

Калистрат и его сопровождающие, проваливаясь почти по колено в снегу, пошли к подросту на краю рощи.

– Ну что, Северьяныч, тряхнем стариной? – спросил Африкан.

– Можно, чего ж.

– Ты левша, слева ставай.

В самом низу дерева, почти возле комля, они сделали неглубокий подруб, почти метку, а затем, перейдя на другую сторону мощного ствола, стали чуть повыше, дружно и весело, в два топора, глубоко вгрызаться в пахнущую смолой древесину.

Ганс посмотрел наверх, где пока еще спокойно вели себя вознесенные к небу, припорошенные снегом ветви сосны, затем перевел взгляд на раскрасневшихся рубщиков.

– Колоссаль!

И было непонятно, относится это к работе мужиков или к высоте и красоте деревьев.

Африкан и Северьяныч выпрямились, вытерли со лба пот.

– Это – работа! – восхитился Анохин.

– Погодь! Это ишшо не работа. Вот когда пот в валенки потекет, тогда – да, тогда уже работа… Ваги давайте сюда!

Принесенными длинными шестами-вагами Калистрат с помощниками стали подпирать дерево, чтобы не дать ему при падении вильнуть с оскола.

– Гляди, фрицы, в оба! – закричал одноглазый Калистрат. – Тут дело щекотное. Не в ту сторону завернешь, вгонит тебя сосной в землю, как колышек. Тут, мля, глаз как ватерпас должон быть!

– Я, я! – дружно закивали стоящие в сторонке немцы, услышав «свое» слово. – Ватерпас!

Сосна слегка дрогнула, с веток обрушился вниз первый снег.

Северьяныч поглядел на вершину сосны, что-то прикидывая.

– Теперь здесь подрубим, – вроде бы посоветовался он с Африканом.

Тот молча кивнул. Поплевав на ладони, они вновь застучали топорами.

– Никодим! Ты своей вагой посильней подпирай, следи, чтоб меж соснами легла! – скомандовал Африкан одному из помощников.

– Не впервой, – коротко отозвался Никодим и обернулся к Анохину: – А ты, командир, со своей ногой в сторонку отвали. Неровен час – зашибет.

Но Анохин, наоборот, утопая в снегу, пробрался к Никодиму, стал помогать ему подпирать вагу. Хотел поучаствовать.

Сосна стала подрагивать сильнее, с веток на людей посыпался мелкий снег.

– Подрубай, подрубай! – суетился Северьяныч.

Все явственней вздрагивали наверху ветви. Что-то потрескивало в глубине ствола. Наконец, чуть поворачиваясь на своей оси, сосна уже громко, даже оглушительно треща, стала медленно клониться, затем все быстрее и быстрее, стряхивая с себя последние комья снега. Сотрясая землю, она упала на чистую прогалину между другими соснами, взметнув целое облако снега. И еще долго потом, в агонии, она подпрыгивала, подламывая сучья и как бы поудобнее укладываясь для последнего сна.

– Ну-ко, теперя, немцы! Бери мои топоры! Давай, обрубай ее, родимую, чтоб ни сучка ни задоринки!

Спустя короткое время, уложив очищенное от сучьев бревно-балан на дровни и на привязанные сзади подсанки, впрягшись в ременные гужи и облепив со всех сторон «поезд», немцы и конвойные потянули на горку первую свою добычу. На крутом подъеме забуксовали. Им на помощь бросились все: и занятые на площадке, и Северьяныч с Африканом, даже Бульбах, поглядев на лейтенанта, тоже решил взяться за гуж.

Медик Вернер погрозил Анохину пальцем:

– Мандарфнихт!… – и указал глазами на ногу.

Но Анохин продолжал помогать.

– Слышь, ругается, – оскалил редкие зубы Северьяныч. – А говорили, у немцев нет срамословия. А у них, как у нас! И слова те же, любо послушать!..

Вернер подбежал к Анохину, энергично жестикулируя и показывая на хромую ногу, произнес по-немецки целую гневную тираду.

– Во, дожил! – отпустил свою лямку Анохин. – Сперва искалечили, а теперь, вишь, озаботились.

Вернер с довольным видом отбежал к своей лямке.

И вскоре дровни уже оказались на горке, а бревно было свалено.

Под вечер на краю стройплощадки вырос уже целый штабель бревен. Это была как бы сложенная вышка, которой предстояло распрямиться.

– Теперь, как я понимаю, козлы надо ставить, – уверенно сказал Чумаченко и обернулся к Северьянычу: – А где для них доски взять?.. Можно, конечно, выкрутиться. Продольная пила есть?

– Была. Еще до войны сломали.

– А чем же вы бревна на доски распускали? Пальцем?

– Зачем пальцем? Мы все – топором.

– Доски? Топором?

– Совершенно полностью верно, – подтвердил стоявший поблизости Африкан. – Во, гляди! – Африкан обернулся к немцам: – Как вас там… Ахтунг, обормоты!

И пленные, уже привыкшие к тому, что ими непосредственно командует этот пожилой русский с топором за поясом, приблизились к Африкану. А он, как это было уже не однажды за нынешний день, поднял над головой топор, показывая его немцам: