Читаем Обратный билет. Воспоминания о немецком летчике, бежавшем из плена полностью

Это была поистине черная неделя для подводного флота Германии. Кречмер был третьим тузом, выпавшим из колоды. Капитан-лейтенант Шепке, еще один мой товарищ, был первым из этой тройки. Его субмарина, всплыв на поверхность, протаранила британский эсминец. При ударе самого Шепке зажало на мостике, и освободить его не представлялось возможным. Он приказал своим морякам открыть кингстоны и покинуть судно, а сам ушел на дно вместе со своей субмариной.

Только через несколько недель командование германского подводного флота признало потерю трех своих асов – третьим был Прин, – хотя Би-би-си объявила об этом сразу, а британские и американские газеты даже опубликовали фотографию Кречмера. Из-за умалчивания этих фактов появились самые нелепые слухи о судьбе Гюнтера Прина, в действительности же его субмарина погибла со всей командой как раз перед инцидентом с лодкой Кречмера.

Кречмер по натуре был весьма сдержанным человеком, и нам трудно было вытянуть из него даже слово, хотя он по опыту превосходил любого другого подводника в лагере и мог бы рассказать немало интересного. Я могу вспомнить лишь одну историю, рассказанную Кречмером, и она была весьма характерна для него – героем ее был не сам Кречмер, а британский моряк.

Кречмер как раз потопил торговое судно и тут заметил, что несколько человек барахтаются в воде вместо того, чтобы сидеть в спасательной шлюпке. Кречмер поднял свою субмарину на поверхность, выловил бедолаг из воды и направился к ближайшей спасательной шлюпке, чтобы высадить туда британских моряков, так как он, разумеется, не мог оставить их на борту своей субмарины. Когда подлодка приблизилась к шлюпке, люди в ней стали лихорадочно работать веслами, искренне полагая, что лодка сейчас протаранит их. Однако Кречмеру в конце концов удалось успокоить их – благодаря году, проведенному в Англии, он довольно бегло говорил по-английски, – и тогда моряки в шлюпке подошли к субмарине и сняли с нее своих товарищей. Затем Кречмер осведомился, достаточно ли у них в шлюпке пищи и воды. Моряк, сидевший у руля, заверил, что достаточно, однако на всякий случай Кречмер передал им несколько буханок хлеба и затем оставил их на произвол судьбы посреди Атлантического океана.

Как моряку ему это, конечно, было не по душе, но тут он ничего не мог поделать. Когда шлюпка отплывала, рулевой отдал Кречмеру честь и вдруг бросил на мостик субмарины пачку сигарет. Это был своеобразный жест признательности за благородное поведение Кречмера.

– Меня это тогда сильно поразило, – задумчиво проговорил Кречмер. – Морское братство дорогого стоит. Надеюсь, они благополучно добрались домой.

Когда командиры наших субмарин собирались вместе, чтобы рассказать о своих приключениях, любому историку достаточно было просто записывать за ними их рассказы. Готов спорить, что материала хватило бы на несколько книг. Среди нас был, например, командир Глаттес. В сентябре 1939 года ему удалось подойти вплотную к эскадре британских военных кораблей, среди которых был и авианосец «Корейджес». Глаттес выпустил по авианосцу торпеду с расстояния в 300 ярдов и уже мысленно поздравил себя с успехом, так как о промахе не могло быть и речи, как вдруг торпеда преждевременно взорвалась, не достигнув своей цели. Что произошло с торпедой, нам уже никогда не узнать, но второго шанса Глаттес не получил. Британские глубинные бомбы оказались куда эффективнее, чем его торпеда. Глаттес поднял лодку на поверхность и вскоре оказался в лагере для военнопленных, чуть было не снискав лавры первого подводника, которому в этой войне довелось потопить такой значительный британский военный корабль.

Благодаря нелепой случайности оказался в нашем лагере лейтенант Лоренц – единственный представитель экипажа его субмарины. После атаки на конвой он поднял лодку на поверхность и слишком поспешно открыл люк боевой рубки. Избыточное давление, скопившееся в субмарине, вырвало крышку люка у него из рук, и Лоренц вылетел из лодки, как пробка из бутылки шампанского в руках неосторожного официанта. Вахтенный офицер, который тут же выскочил наверх, увидел своего командира, спокойно плывущего к лодке, но он также заметил и британский эсминец, который на всех парах шел к их субмарине, поэтому поспешно захлопнул люк, лодка погрузилась и спешно отбыла. Субмарина благополучно добралась до базы под руководством помощника командира, а Лоренцу, можно сказать, повезло – вахтенный на эсминце заметил барахтающегося в воде человека и его незамедлительно выловили.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное