Читаем Обратный билет. Воспоминания о немецком летчике, бежавшем из плена полностью

Дальше последовали ответные меры. Когда об этой германской акции стало известно в Канаде, канадские власти распорядились заковать в наручники около пятидесяти немецких офицеров. Весь лагерь поднялся на дыбы, а мы забаррикадировались в своих бараках и никак не реагировали на требования коменданта лагеря сдаться. Тогда комендант вызвал солдат. Мы защищались хоккейными клюшками, ножками стульев, сковородками и всем остальным, что подворачивалось под руку. Для нас снова началась война. К счастью, несмотря на то, что несколько человек было ранено, обошлось без жертв. Сообразительные солдаты неприятеля выбили окна и направили на нас пожарные шланги. К счастью, комендант лагеря был достаточно благоразумен, чтобы не использовать огнестрельное оружие. Эту битву мы проиграли, и некоторые офицеры были должным образом закованы в наручники.

Впрочем, ненадолго. Полчаса спустя все наручники были перепилены. Когда канадцы заметили это, они принесли новые наручники, которые постигла та же судьба. Затем прибыла партия сверхпрочных наручников, но оказалось, что их легко открыть с помощью импровизированного ключа, и офицеры освободились уже через несколько минут. Я подозреваю, что комендант был прекрасно осведомлен о происходящем, но предпочел не вмешиваться. Все происходящее ему нравилось не больше, чем нам, поэтому постепенно об инциденте забыли.

Однако у нашей «битвы» был еще и эпилог. Молодые канадские солдаты, которых прислали, чтобы подавить наше сопротивление, решили обзавестись сувенирами на память о своей победе. Часы, авторучки, медали и другие портативные вещицы исчезали из наших бараков в огромном количестве. Мы подали жалобу, и из Оттавы в лагерь прибыла комиссия. Мы составили список пропавших вещей и через несколько дней получили назад большую часть своих ценностей.

Это был один из самых приятных эпизодов, связанных с нашим лагерем. Были и другие, в том числе и неприятные, порожденные злобой и мелочностью. Думаю, нет необходимости воскрешать их сейчас в памяти.

Глава 18

ЛЮБОВЬ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

В целом мы не могли пожаловаться на лагерь в Боуманвиле. Пища – во многом благодаря ферме, на которой мы управлялись сами, – была очень хорошей, да и время свое мы проводили с пользой. Во-первых, мы смогли организовать что-то вроде университета. Наши усилия в этом направлении были поддержаны университетом Торонто, который присылал нам профессоров для чтения лекций. Дважды в неделю у нас проходили киносеансы. У нас был собственный симфонический оркестр и много возможностей для занятий спортом. В лагере был даже свой небольшой драматический театр. Мы выпускали лагерную газету. Фактически нам для полного счастья не хватало только одного – свободы.

Впрочем, изредка нам удавалось почувствовать ее вкус. Раз в неделю нам под честное слово позволяли покидать лагерь. Мы должны были обещать, что не станем использовать эту привилегию для побега или его подготовки. К сожалению, такие прогулки могли совершаться только в группах и под конвоем, который должен был следить за тем, чтобы мы не контактировали с местным населением. Сам Боуманвиль во время таких прогулок мы обходили стороной. Иногда мы ходили на озеро купаться и по пути пересекали шоссе Торонто – Оттава, по которому то и дело проносились машины. Они символизировали мир веселых, беззаботных людей, из которого нас временно исключили.

Порой мы видели прекрасно одетых, привлекательных женщин, и это зрелище нарушало наше душевное равновесие. Естественно, мысли о женщинах часто посещали нас, но мы прилагали все усилия, чтобы отогнать их прочь. Проще было делать это вообще не видя женщин, и именно по этой причине я, в конце концов, отказался от таких прогулок. Они лишь вносили бесполезное волнение в наше почти монастырское существование. Кроме того, когда я возвращался с прогулки и ворота лагеря с грохотом захлопывались за мной, я снова осознавал, что вернулся в тюрьму, и чувствовал себя еще более подавленным, чем прежде.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное