Читаем Обратный билет. Воспоминания о немецком летчике, бежавшем из плена полностью

В то время, когда меня взяли в плен, я никогда не слышал о Бельсене.[5] Затем это слово время от времени, а потом все чаще и чаще стало появляться в британских газетах. Мы относились к этому скептически, считая все это грязной пропагандой. Летом 1945 года в лагере Уэйнрайт был показан фильм о Бельсене, его просмотр был обязателен для всех. Некоторые пленные намеренно поворачивались спиной к экрану и отказывались смотреть фильм, другие иронически посмеивались. Не поймите нас превратно: мы вовсе не были глухи к человеческим страданиям, мы просто не верили своим глазам. «Это просто грязная пропаганда», – считали мы.

Нам потребовалось некоторое время, чтобы в полной мере осознать, что же творилось в Германии, и поверить во все то, о чем нам говорили. И только когда мы услышали то же самое от немцев, которые видели это своими глазами и сами пережили это, мы, наконец, поверили в рассказы о концентрационных лагерях, газовых камерах и прочих ужасах.

Оправдания подобной бесчеловечности нет.

Но мы были солдатами. Мы принесли присягу верности человеку, ответственному за все это. Мы помогали ему, хотя сами были неповинны в этих зверствах. Но солдаты не могут просто взять и перейти на сторону противника под барабанный бой с развевающимися знаменами. Нам нужно было время, чтобы обдумать полученную информацию, восстановить душевное равновесие и увидеть вещи такими, какими они были в действительности.

Вместо этого мы стали жертвами фарса под названием «перевоспитание», которое лишь пробудило в нас ослиное упрямство. Нам нужно было всего лишь время, но нам его не дали. Вместо того чтобы влиять на нас исподволь, постепенно, нас подвергли унижению. Все, во что мы верили – наша воинская присяга, наша честь, наша форма, наш героизм, – все это стало мишенью для клеветы и насмешек.

Неизбежной реакцией на все это, за некоторыми исключениями, было то, что мы стали глухи даже к разумным доводам и вели себя как убежденные нацисты, которыми в действительности не были. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что некоторые из нас под давлением этого так называемого «перевоспитания» и обуреваемые гневом превратились в самых настоящих нацистов.

Наше «перевоспитание» началось в лагере Уэйнрайт с фильма о Бельсене, после чего были приняты меры с целью довершить наше «исцеление». Это называлось «возмездием за Бельсен». Наш паек был урезан до минимума, и мы начали быстро терять в весе. Нам приходилось собирать дикую вишню и просить еду у наших охранников в обмен на «сувениры», иначе мы бы скоро совсем оголодали.

Когда одного из наших товарищей поместили в госпиталь в состоянии крайнего истощения, наш рацион неожиданно снова увеличили, заявив, что произошла досадная ошибка. Как оказалось, сначала считалось, что в Бельсене голодали британские офицеры, но потом выяснилось, что лагерь для британских пленных офицеров находился в нескольких милях от Бельсена и его обитателей всегда кормили хорошо. Вот почему нам, в конце концов, вернули привычный рацион. Не знаю, правдива ли эта история, но лично я в этот период потерял в весе около тридцати фунтов и только спустя четыре года, уже после снятия берлинской блокады, вернулся к своему нормальному весу.

Помимо «черного рынка», на котором сувениры обменивались на продукты, мы прибегали к разным уловкам, чтобы добыть еще немного еды. У меня не раз возникало ощущение, что комендант канадского лагеря был прекрасно осведомлен о наших авантюрах и намеренно закрывал на это глаза. Например, мы держали поросенка, которого кормили отходами с кухни. Отходы были довольно скудными, и мы обратились к коменданту с просьбой добавить в рацион поросенка немного овса, чтобы прокормить бедное животное. Разрешение мы получили, и поросенок стал ежедневно потреблять около трех центнеров овса. Удивительно, но при таком питании он не поправился ни на йоту. Правда состояла в том, что каждое утро 1200 пленных ели на завтрак кашу из этого овса, и это была самая питательная еда за весь день.

В трех британских лагерях, в которых я побывал после Канады, пища была неплохой, но ее было явно недостаточно, и мы постоянно были голодны. Разумеется, в Англии ситуация с едой была сложной – британцы и сами недоедали. Но в Канаде еда была, и то, что нас держали впроголодь, лишь ожесточало нас и укрепляло наш дух в сопротивлении «перевоспитанию».

В попытке обратить нас в другую веру наши «воспитатели» допустили еще один непростительный промах: они постоянно твердили нам о том, насколько лучше пища в тех лагерях, где содержатся уже «перевоспитавшиеся» нацисты. Но эта попытка повлиять на нас через наш желудок имела обратный эффект. «Мы все равно не сдадимся, черт бы вас побрал!» – такой была реакция большинства пленных.

– Так вы, значит, нацист, – сказал мне один из «воспитателей», когда я выразил свое возмущение применяемой тактикой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное