Обратный перевод

Министр юстиции небольшого неназванного немецкого государства, недворянин, которого суверен неохотно и вынужденно допускает на этот пост, Вингольф, должен по долгу службы, но также и ради сохранения здравого порядка преследовать бунтовщиков и революционеров, среди которых оказывается и покоривший душу его дочери Герты молодой юрист Константин Ульрихе, — в конце же рассказа Вингольф, через много лет после того, как, став в революционные времена премьер-министром страны, он сумел удерживаться на своем посту, примиряя противоборствующие стороны, целых четырнадцать дней (1)> сделавшись депутатом законодательного собрания, вынуяеден отказать властям в налоговых средствах (265[61]), преследуется по суду, и вот обвинительную речь против него держит государственный обвинитель Константин Уль-рихс, защищает его один из бывших близких друзей этого Ульрихса Эберхард Отт. Очевидно, что для того чтобы такое переворачивание отношений не выглядело просто анекдотом, Гуцкову потребовалась и пространность-протяженность повествования, и густой фон действительности, и подробное прослеживание всех идущих через историю линий, событийно-фабульных и исторических, — все это вполне в духе реалистической прозы середины века, с задачами которой Гуцков в одном отношении едва ли справляется, оставаясь в том «безвременьи», какое было для него предопределено уже самим самочувствованием немецкого прозаика в эту пору, но который однако вполне отчетливо ощущает некоторый императив полноты материала. Всякое событие — так по замыслу — должно проистекать изнутри некоторого объективного внутреннего давления обстоятельств. Так, Гуцков достигает по меньшей мере того, что переворачивание отношений воспринимается как вполне естественное, внутренне обоснованное и логичное, между тем как сцена суда, на котором выступают стороны и сам обвиняемый, вместо кульминационной точки повествования становится его чисто риторической кульминацией — отнюдь не художественной и не мировоззренческой, поскольку разные противостоящие друг другу позиции вдруг оказались к этому моменту заражены неопределенностью, что на протяжении рассказа случилось и с самим феноменом нигилизма. Капитальная неудача этой судебной сцены, которая задумывалась как центральная, конечно же бросает тень на все творчество Гуцкова в целом, — в решающие мгновения он не способен оформить, пластически схватить суть конфликта, и тут он совершенно очевидно находится в положении, прямо противоположном Тургеневу-художнику, которому в «Отцах и детях» удалось с относительной пластической немногословностью выявить столь же противоположные образы и тенденции. Однако, и эта неудача, как можно будет видеть, — еще не полный приговор писателю.

По замыслу Гуцкова, в судебных речах должно было прозвучать и последнее слово о нигилизме. В речи защитника сказано так: