Обратный счет. Книга третья из серии «Сказки мегаполиса»

ища на стороне иных впечатлений и утех. И сына Надя любила, но он быстро

вырос и материнскую заботу начал воспринимать как попрание свобод и прав.

Надежда с трудом к этому привыкала. Привыкла, когда поняла, что теперь она

не часть его жизни, увы.

А Иван? Ведь, правда же, ты увидела лучик надежды? Глупо, конечно.

Надежда часто бывает глупой, такой вот каламбур. Иван ее презирает и

ненавидит, она это заслужила. И теперь она даже не сможет попросить у него

прощения и объяснить. Объяснить, что…

Объяснить, что ей очень жаль, что все так получилось. Что она не хотела

причинить ему боль. Что теперь его боль болит у нее в груди.

Не лги себе хотя бы сейчас, Надежда. При чем тут твое раскаяние и

чувство вины? Ты полюбила. Как девчонка, острой пронзительной любовью.

Как, наверно, даже в Кирилла никогда не была влюблена. Совсем недавно тебе

казалось, что молодость прошла, и в этой жизни с тобой уже ничего случиться

не может – ни сумбурных желаний, ни заполошного сердцебиения, ни злой

неистовой ревности, ни бессонных ночей. Но ты полюбила. Что это – жданное

счастье? Или наказание? И теперь твоя совесть велит тебе просить прощения?

Не лги себе. Если бы ты не попала стремительно в неволю к этому

тотальному чувству, от которого, кажется, душа расстается с телом, разве ж ты

терзалась бы тем, что причинила боль какому-то монстру Лапину? Да ни за что!

Еще и гордилась бы, и ликовала, и приговаривала бы, что так тебе, монстр, и

надо.

Ты полюбила. А он возненавидел. Сделанного не исправишь, но ей

захотелось ему хоть что-то объяснить! Например, рассказать о своем

абсолютном и абсурдном одиночестве даже в разгар бешеного веселья в кругу

хохочущих подруг и их приятелей. О том, что и подруг-то настоящих у нее нет,

давно нет, еще с института. О том, что никогда у нее не было надежного

мужского плеча рядом, надежного и верного, хотя она и была замужем много

лет за одним и тем же человеком. О том, что всю жизнь мечтала обрести такое

надежное плечо, но видела вокруг себя только похотливых павианов, желающих

без хлопот получить свое павианье удовольствие. О том, что за все годы

супружества привыкла полагаться лишь на себя и выкручиваться

самостоятельно из любых житейских передряг, только бы у сына, у Андрея, все

было. О том, что ей стыдно об этом рассказывать и стыдно жаловаться. И она

никогда об этом никому не говорила и не жаловалась. И что иногда ей хочется

отомстить. Отомстить мужикам как классу. Как явлению. Как породе. И она

мстила.

А как же девчонки – Катюха, Алинка, Лера? Подруги они тебе или кто?

Или ты от них тоже открещиваешься, как только что открестилась от всего

обидевшего тебя мира?

Вот они-то как раз и подруги. Но Надя мудрая. И опытная. И поэтому

никогда не испытывала этих трех на порядочность и надежность. Не хотела их

соблазнять и не желала в них разочаровываться. Поэтому почти ничего о себе

им не говорила. Только по верхам, только до прихожей. Кто сказал, что для

хорошей дружбы нужно знать какого цвета у подруги фекалии? Дружбе вообще

ничего не надо, кроме уважения друг к другу. Уважения и теплых чувств. А

общие интересы – это по возможности, это как повезет. Главное – уважение. И

теплые чувства.

Сквозь пелену слез Надежда благодарно взглянула на свою правую кисть

и тихонько улыбнулась. На среднем пальце сиял перстень с желтым камнем. Их

подарок и ее последнее и единственное украшение. Значит, они тоже к ней

хорошо относятся, если не пожалели денег на такой дорогой подарок. На очень

дорогой подарок. Настоящий природный алмаз. Правда, огранка дурацкая.

Идиотка! Алмаз! У нее же есть алмаз!

И стремительно развернувшись к боковому окну, она со всей силой

отчаянной жажды жизни ударила по темному стеклу сжатым кулаком, впечатав

камень в гладкую тонированную поверхность, стараясь вдавить его как можно

сильнее, а потом медленно и со скрипом провела кривую неровную борозду. А

потом еще одну. И еще.

Надо, чтобы они стали как можно глубже, эти борозды. Надо, чтобы

проникли вглубь толстого многослойного автомобильного стекла. Оно почти не

поддавалось. Оно в большей степени напоминало вязкую тугую смолу, а не

хрупкий и звонкий хрусталь. Но разве у Нади есть выбор?

Не дышать становилось все труднее. В глазах появилась сильная резь,

их заволокло серой пеленой. В заложенных ушах грохотал пульс. И ей хотелось

разодрать свое горло. Но она давила и давила на скользкую поверхность

стекла, не обращая внимания на боль от содранной кожи искореженных

пальцев, а потом, когда перед глазами заплясали колючие искры, она сдалась и

решила, что хватит. Она все равно не успеет. Процарапанный бриллиантом

кривенький и неказистый прямоугольный контур уже расплывался перед ее

глазами и начал скользить и перемещаться, плавая то влево, то вправо.

Стиснув зубы, Надежда откинулась на водительское сиденье, прицелилась и из

последних сил ударила в ускользающий прямоугольник каблуками сапог.

Ничего не произошло. Стекло не поддалось. Прямоугольник лишь

заполнился паутинкой неопасных трещин и выгнулся слегка наружу, но стекло

не треснуло, не лопнуло, не разлетелось на куски. Надежда всхлипнула в