Образ жизни

У серых заборов,
У старых афиш,
Последний декабрь,
О чём ты молчишь?
Последний декабрь
На этой земле,
О чём ты молчишь
В наступающей мгле?
О том ли,
Что лето, как жизнь отцвело,
О том ли,
Что в мире угасло тепло?
Последняя осень
Уже за спиной.
Глаза уже тянутся
К жизни иной.
И первый снежок.
Заметает следы
Последней утраты,
Последней беды.
Последней надежды,
Что стала тщетой,
И самой последней
Тропинки крутой.

Мой город родимый,
Как стылый вокзал.
Тебя я с собою,
Ей-богу, бы взял.
…Но ты мне в ответ
Лишь печально молчишь
У серых заборов,
У старых афиш.

13

В Доме культуры Сорокалетия Октября
Декабрьским вечером ханукальные свечи горят.
Взаимно вежливы: у гардероба не толкается никто.
Старый еврей сбрасывает ратиновое пальто.
Держит за ручку внучонка Янека;
Детство своё вспоминает дед.
Ханука-дедова, Янека — Ханука:
«Вот тебе, внучек, хануке-гелт»[20].

В тысяча девятьсот девяностом году (кто бы подумать мог?)
Жарят евреи латкес, ставят на стол пирог.
Те, что всю жизнь не поднимали головы,
Слушают ребе Мойшу, приехавшего из Москвы.
Даже семидесятилетние не могут его понять —
Что уж о молодёжи тогда толковать?

Вот и смычок ударил по высокой струне.
Ах, вы дни мои, годы! —
И после войны — на войне.

Дед удивлённо склоняется внучеку на плечо:
«Ой, кто ж это разрешил?
Наверное, сам Горбачёв».

…Полузабытая Ханука
В Доме культуры Сорокалетия Октября —
Того самого Октября,
Что Хануку отобрал.

14

Январских облаков сниженье,
И поздний серенький рассвет,
И ветра головокруженье,
И череда других примет.

Сухой январь ничем не пахнет,
Зимы бесцветной медлит власть.
И дом, как для беды распахнут,
Готовой на порог упасть.

Здесь можно жить четыре жизни,
Но будет даже днём темно.
И солнце никогда не брызнет
В твоё окно.

Как в стенах старого острога,
Которому не рухнуть век,
Здесь обрывается дорога
И замышляется побег.

15

Не могло такое и присниться
Раньше — ни за что и никогда.
Я приехал с Питером проститься —
В этот раз, быть может, навсегда.

Петербург загадочный и милый,
Я здесь был когда-то молодой.
А теперь стою, как пред могилой,
Над холодной невскою водой.

Будто я — на станции конечной,
Будто я — в пустыне ледяной.
Кажется: уже шестиконечны
Лёгкие снежинки надо мной.

И последнею питейной точкой —
Рюмочная на моём пути,
Где-то на Васильевском, но точно
Я не помню. Господи прости!

Может, доведётся возродиться
В незнакомом мне, святом краю.
…Я приехал с Питером проститься,
Я на Невском берегу стою.

16