Образование древнерусского государства

Греческое духовенство пыталось, правда во времена Владимира пока что еще с небольшим успехом, ввести новые законы, право, соответствующее феодальному строю. Ранее на Руси убийство рассматривалось как частное дело пострадавших, и эти последние удовлетворялись получением «виры», «поголовщины». Когда же на Руси времен Владимира «умножишася разбойницы», епископы предложили ввести смертную казнь. Это была попытка частное дело сделать общегосударственным и «виру» заменить казнью. Но Владимир предпочел жить и судить «по устроенью отню и дедню». Тогда епископы все же убедили князя превратить «виру» в государственный доход: «оже вира, то на оружьи и на коних буди». Владимир согласился: «тако буди»[660].

Летописный рассказ — «след попыток византийского по воззрениям и происхождению духовенства привить на Руси новые представления о роли государственной власти. Будущее, далекое историческое будущее, было за этими представлениями»[661].

Мы не будем говорить об огромном значении принятия христианства в деле распространения более высокой византийской культуры, о ее влиянии на русскую материальную и духовную культуру. Это в достаточной степени выяснено неоднократно используемой нами статьей С.В. Бахрушина[662]. Недаром К. Маркс говорит, что «религия и цивилизация России греческого происхождения».

Владимир понял значение христианской «книжности» и «послав нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти нача на ученье книжное». Правда, «матере же чад сих плакахуся по них, еще бо не бяху ся утвердили верою, но акы по мертвых плакахуся», но придет время, оно уже не за горами, когда при Ярославе набор «учити книгам» трехсот детей священников и старост не вызовет уже протеста и плача, и «книжные» люди Киевской Руси перепишут для новгородского посадника Остромира «Евангелие», создадут такое блестящее патриотическое произведение, как «Слово о законе и благодати», и заявят:

великая бо бываеть полза от ученья книжного, книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обретаем и въздержанье от словес книжных; се бо суть рекы, напаящи вселеную, ее суть исходяща мудрости, книгам бо есть неищетная глубина, ими бо в печали утешаеми есмы…[663]

Придет время и появятся на Руси наши изумительные летописи, «Жития» и «Сказания», «Слова» и «Проповеди», хроники и погодные записи, «Русская Правда» и первые грамоты, «Уставы» и «Изборники», «Пчела», «Златоструй», «Шестоднев», «Вопрошание» Кирика, «Моление» Даниила Заточника, «Хождение» Даниила — вся эта бесчисленная русская и переводная литература и, наконец, жемчужина русского художественного творчества — «Слово о полку Игореве».

Нам кажется необходимым поставить другой вопрос: какой характер носило христианство на Руси времен Владимира?

Гимном радости, необычайной жизнерадостностью и оптимизмом звучат воспоминания о Владимире.

Прославляя «похвалами великая и дивная сотворившего нашего учителя и наставника, великого кагана нашея земли, Владимера», митрополит Илларион, современник Ярослава Мудрого, восклицает:

Кого бо тако бог любит, яко же ны возлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны прославил есть и вознесл? Никого же!

Ему, Владимиру, великому кагану, поют славу русские люди, ему, который «колико добра сотвори Руссьтей земли, крестив ю». «Сего бо память держат русьтии люди, поминающе святое крещение». Его, Владимира, чтут и к нему обращают свои взоры «новые людье» — христиане.

Идущие от времен Владимира представления о мире, о боге, о христианстве, о людях, о Руси, отразившиеся в древнейших источниках (летописи, «Житиях» Владимира, «Памяти и Похвале», «Слове о законе и благодати», «Толковой Палее»), чужды монашеского аскетизма и отрицания мира, сует «мирской» жизни, земных страстей.

Все это является полной противоположностью тому, что характеризовало собой византийскую церковь, проникнутую мрачным духом монашества, аскетизмом, унынием, запретами, строгими требованиями лишений и постов. На Руси же монашества еще не было. Оно возникло только при Ярославе. Монахи не играли никакой роли в крещении Руси. Не были монахами и русские епископы. Они все были представителями церкви, а не монастыря, белого, а не черного духовенства. Русские князья и бояре были чужды монашества, не принимали предсмертного пострига и были убеждены в том (и в этом их укрепляла древнерусская книжность), что стать святым нужно и возможно, не уходя от мира, а оставаясь в нем.