Образование древнерусского государства

Влияние Владимира росло. Он, «равноапостольный», насадивший на Руси христианство, просвещение, «книжность», был одновременно князем-«милостником», «ласковым» князем, широко раздававшим милостыню и пировавшим не только со своей дружиной, но и с «люди многы». И таким вошел он в русский народный эпос и в древнейшие произведения русской книжности. Что делает былинный князь Владимир? Пирует, гуляет в стольном граде своем Киеве. Рекой льется вино, звучат речи, поют застольные песни, рокочут струны под пальцами баяна, «соловья старого времени», «Велесова внука». Поют гусли о «делах давно минувших дней», и первые историки-гусляры слагают свой сказ о богатырских делах русских витязей, о «старых» князьях. Тут — гридьба и бояре, старцы градские и нарочитая чадь. Все они — «новии людье христианьстии». А с ними рядом сменивший волхва священник. И это не разгул, не пьянство, не разврат (христианская церковь борется с такими пирами), нет, это — милостыня и жертва, обряд и политическое собрание одновременно. Таковы пиры «великого кагана» земли Русской Владимира, «равноапостольного» и «ласкового» Владимира «Красное Солнышко». Чем же объяснить этот религиозный оптимизм, жизнерадостный, «мирской», реалистический характер древнерусского христианства времен Владимира? Чем объяснить, что, заимствовав у Византии религию, Русь не перенесла в свою идеологию ни аскетизм, ни монашество, ни все эти запреты, лишения, посты, мрачность и уход от мира? Причину этого явления искали в религиозном оптимизме, свойственном отдельным представителям болгарской церкви (Косьма Пресвитор), пытались найти жизнерадостность в нравоучениях Корсунской церкви, но все эти домыслы зиждутся на зыбком основании[667].

На самом деле причина религиозного оптимизма, свойственного христианству Владимира, лежит в самой Руси. Русь с невероятной силой рвалась на просторы мировой истории, и ничто и никто не мог остановить ее победного марша. Сознание гордости за свою страну, за ее дела пронизывает древнерусскую литературу. Русь быстро шла вперед по пути прогресса. Она была богата и сильна. Ее общественная, культурная и государственная жизнь быстро развивалась. Русь шла от успеха к успеху, от победы к победе буквально во всем. Она была полна сил. И в то же самое время она еще сохраняла лучшие черты эпохи военной демократии. Тяжкий феодальный гнет ляжет на плечи народных масс только спустя некоторое время. Основная масса «людья» земли Русской еще свободна, еще не успела превратиться в закупов и холопов, рядовичей и изгоев, в разного рода челядь княжеского, монастырского и боярского хозяйства. Они — под данные, а не рабы, они — «вои», а не вооруженные холопы, они — совладельцы общинных земель и угодий, а не безземельные рабы, они — свободные, а не «челядь невольная», они — истцы и ответчики перед судом, а не бесправная масса крепостных. Поэтому в памяти народа образ Владимира приобретает черты скорее вождя дружины патриархальных времен, чем крепостника-князя. Русь сознает эту свою силу, эти свои качества и вливает в заимствованную извне религию свежую, бодрую, жизнерадостную струю, приспосабливает ее к своим русским условиям, русифицирует византийское христианство, наделяет его чисто русскими чертами.

Владимир «повеле рубити церкви и поставляти по местам, идеже стояху кумиры», и «куда же древле погании жряху бесом на горах, туда же ныне церкви стоят златоверхия». Все это так, но Перун превратился в святого Илью, а его «гремяцкая неделя» — в «святую неделю», Волос стал святым Власием, покровителем скота, Лада стала Параскевой Пятницей, и день ее праздника закрепился за пятницей. Праздник Ярилы стал «всехсвятским заговеньем». Освещены были Купала и Троица, масленица и «навий день», ставший «родительской неделей», святочные гаданья, свадебные и погребальные обряды и т. д. и т. п.

Даже не касаясь невероятно живучих остатков язычества, мы должны исходя из приведенных выше примеров сделать вывод о своеобразном «обрусении» на русской почве византийского христианства, происходившем в форме его объязычивания и установления религиозного синкретизма, что свидетельствует об огромной внутренней силе Руси, об ее неисчерпаемой способности к поглощению и приспосабливанию к своим условиям и особенностям всего иноземного, способности к ассимиляции, при которой свое, русское, правда трансформируясь, остается, а чужое поглощается своим, национальным.

Отчасти все указанное объясняется и тем, что византийская церковь была более терпимой, чем западная, католическая. Принятием именно византийского, а не западного христианства Русь выигрывала, так как греческая церковь оставила в качестве языка богослужений и письменности древнецерковнославянский язык, близкий русскому народному языку, а не ввела непонятный массам греческий, как это сделал католицизм, закрепив за мертвым латинским языком его значение языка церкви, науки и письменности. Поэтому на Руси не было такого разрыва между языком церкви и книги и языком народа, как в Западной Европе, в странах католического средневековья.