Образы детства

Кстати, вполне вероятно, она относилась к нему некорректно, unfair. Fair! Коль скоро это сигнал, предупреждающий, что в текст закрадываются неподходящие слова,— как тогда быть? Ужесточить надзор или оставить все как есть? Подождать, пока ты вернешься туда, где у слова «fair» нет точного эквивалента, где оно может, правда, означать нечто вроде «справедливый, честный, порядочный» (thank уou, Mr. Random! [76]), но отнюдь не «красивый, белокурый, светлокожий» [77]? Иными словами, туда, где можно сосредоточиться на работе, не отвлекаясь на удивление по поводу языка, который ничтоже сумняшеся объявляет справедливыми, честными, порядочными лишь белокурых да светлокожих своих носителей, И красивыми тоже.

Irritation. Ирритация [78]. Единственное слово, не входившее в твой лексикон, беспрепятственно минует контрольные инстанции. Фильтры, которые в первые дни неукоснительно задерживали необычное, чтобы критически его проанализировать, стали более проницаемыми. Куда это может завести?

А чего ты ждала? Что океан, который пришлось пересечь, никак на тебя не повлияет? Что столь резкая «передислокация» не помешает тебе миновать часовые пояса, временные зоны, почти уже привычные? Что она не станет препоной на том пути вспять, который измеряется не в милях, не в километрах, но все же в конечном счете только европейским масштабом?

Точно установлено: электрическое раздражение участка между затылочной, височной и теменной долей мозга воскрешает эпизоды детства, и они, сопровождаемые зрительными и слуховыми галлюцинациями, раскручиваются тогда как кинофильм, в правильной временной последовательности. Обонятельные галлюцинации встречаются как будто бы реже. Однако у Нелли запах ландышей неизменно вызывает в памяти образ накрахмаленного и аккуратно сложенного белого платочка на черном сборнике псалмов. И звуки органа. И длинный проход между скамьями в церкви девы Марин, заканчивающийся у алтаря. И сбивчивые, через силу, шаги по каменному полу (Идти! а не топать! — шепчет пастор Грунау).

В церкви девы Марии вы, кстати, не побывали. Дважды, вечером десятого и утром одиннадцатого июля семьдесят первого года, вы пытались проникнуть туда через восточный притвор, возле которого воскресным апрельским дном 19-13 года собрались конфирмующиеся, в том числе и Нелли. Но в субботу дверь была заперта, а утром в воскресенье толпа верующих— их так много, что они не умещаются внутри и занимают весь двор — не дает войти праздным зрителям, которым всего-то навсего хочется освежить воспоминание. Из церкви доносилось пение, и люди у притвора, стоя к вам спиной, тонко и несмело подхватывали мелодию. B Филадельфии, в негритянской методистской церкви, вся община обернулась к вам, трем белым, когда священник с кафедры назвал ваши имена и страну, откуда вы родом, и попросил тех. кто сидит поблизости, приветствовать вас. Они протягивали вам руки и улыбались, и тихонько произнесенное «So glad to see you!» [79]внезапно обрело смысл.)

Прихожане, плечом к плечу сидевшие на скамьях церкви девы Марии, все как один, словно их за веревочку дернули, обернулись назад, когда процессия конфирмантов шла по проходу к алой дорожке, разостланной на ступенях алтаря, где они очень скоро по двое преклонят кoлe-ни, точь-в-точь как тренировались еще накануне, «Как мне принять тебя, как встретить» — играет орган, поют прихожане, У девочек-конфирманток все мысли о том, чтобы преклонить колени и не оборвать подвязку, чтобы не подавиться сухой облаткой и кислым вином. От вас можно ожидать чего угодно, сказал им пастор Грунау. Ради бога, хоть на глазах у людей ведите себя по - человечески.

И вот ведь —чисто агнцы божий; и ходят, и поют, и отвечают, как надо, поодиночке и хором: Да. верую: не споткнувшись, приближаются к алтарю, преклоняют колени, не давятся ни телом, ни кровью господней, позволяют пастору Грунау в благословении коснуться белой рукою их темени, поднимаются и благочестиво шествуют вокруг алтаря. Но едва полотно с изображением страстей Искупителя, обернувшись к ним изнанкой, укрывает их от глаз священника и паствы,— за алтарем они вдруг вскидывают вверх руки, корчаться от беззвучного хохота, строят друг другу жуткие рожи (и все это на ходу!) и через десять — двенадцать секунд чинно-благородно, потупив невинные очи, появляются с другой стороны алтаря.

Тогда еще была надежда, замечает Ленка.