Образы детства

The Persistence of Memori [81]. (—) Знаменитая картина Сальвадора Дали [82], перед которой ты нежданно-негаданно очутилась в Музее современного искусства (11 West 53rd Street New York). Изображенное на холсте кажется просто невероятным; это ландшафт памяти. Чистые и все же нереальные краски. Острова, встающие из моря. Прямой, яркий, но тревожный свет, источник которого скрыт от взора. Неотступная угроза тьмы. Зыбкая, размытая граница между тем и другим. Полнейший покой и недвижность. Спящий глаз в кайме длинных ресниц, принадлежащий существу, с которым ты бы не хотела встретиться взглядом. Нагое, сломанное дерево, растущее из угловатого ящика. И самое главное: четверо карманных часов — одни с захлопнутой крышкой, на которой мерзко копошатся муравьи. Остальные трое, синеватые, уродливо деформированные — будто они из воска, а не из металла,— липнут, льнут, жмутся к ящику, к дереву, к спящему глазу, и три циферблата показывают три отличных друг от друга (хоть и ненамного) времени—секунду, когда они остановились. Иронический комментарий к названию «Постоянство памяти». (Есть ли связь между мертвенным холодом, веющим от картины, и политическим цинизмом, который проявил ее автор?)

Памятливость.

Надежность памяти.

На широкой, удобной американской кровати, под электроодеялом, ты просыпаешься обычно, не помня сновидения, даже не удивляясь его отсутствию. Кажется вполне естественным, что и сон здесь подвластен иным законам, нежели дома. Только однажды, сегодня утром, ты осознаешь, что сон перенес тебя в родной город, ты шла по Рихтштрассе, а затем вдруг очутилась в чужом доме, лицом к лицу со своей бывшей одноклассницей Кристель Югов, которая ужасно страдала от некоего насекомого, обосновавшегося под веками ее больших, карих, как у теленка, глаз, причем никому и никакими силами не удавалось его оттуда извлечь; тебя призвали на всякий случай, вдруг да присоветуешь что-нибудь. Эта сцена разыгрывалась в комнате, обставленной с традиционной буржуазной роскошью, в окружении самодовольных людей, а через дорогу находилось здание суда с зарешеченными окнами, за которыми—ты все время это сознавала — томились узники. Во сне ты откликалась на страдания ровесников с неожиданной для самой себя горячностью.

Действие сна происходило вне любого из возможных времен, и, чтобы выразить наконец нынешнее угнетенное состояние, он обратился к ландшафту памяти. И веяло от него мертвенным холодом.

(Уже который день в мозгу у тебя занозой торчит надоедливое слово, такое же непереводимое, как «fair», хотя, надо думать, к нему тоже можно и должно подступиться; как правило, оно стоит на упаковке продуктов питания, и это слово-—«flavour». Вкус, аромат, букет (вина), «The flavor of this juine makes your life delisious» [83] .(—) A ведь «flavour», вместо того, чтобы сделать жизнь приятной, отнял у сока природный аромат...)

«Ощупывающими движениями глаз при восприятии информации управляет память». Значит, видя привычное, глаза устают не так быстро? Наблюдения, которые были проведены в супермаркетах на основе киносъемок скрытой камерой, дали неожиданный результат: войдя в торговый зал, покупательницы вопреки ожиданиям моргали меньше, а не больше. Неимоверное количество разнообразнейших товаров повергало их в состояние, похожее на гипноз.

Одной из вершин в спектакле господина Андрака — он начал его с безобидных тестов вскоре после кофе — была минута, когда кузина Астрид, повинуясь словесным заклинаниям и взгляду фотографа, с явным отвращением отодвинула от себя лимонный крем: ей казалось, что ее потчуют какой-то мерзостью. И тотчас же выпила рюмку обыкновенной воды, причмокивая от удовольствия,— словно яичный ликер. Для пастора Грунау, который в этот день навестил кое-кого из своих конфирмованных питомцев, эти был сигнал к поспешному уходу. Дядя Альфонс Раддо ухмыльнулся ему вслед. Превращать воду в вино, заметил он, дозволено только пасторскому шефу.

Но и дяде Альфонсу Радде вскоре стало не до смеха.

Кстати, уж не он ли сам, выразив сомнение, затеял всю эту катавасию? Бруно Йордан не иначе как объявил, что его товарищ Андрак — парень бедовый, ему палец в рот не клади, человек глазом моргнуть не успеет, как он его ночью в угольный ларь спать уложит.

Не верю, сказал Альфонс Радде. Меня на мякине не проведешь.

После чего Рихард Андрак, обращаясь прямо к нему, вежливо спросил: Ваша супруга страдает головными болями?

Тетя Лисбет издавна питала слабость к мужчинам вежливым, обходительным. О да. Она страдала головными болями, невралгией. Неизлечимая штука, господин Андрак и сам наверняка знает.

Так-так.

И поверьте, господин Андрак, весьма мучительная. В иные дни у ме-ня буквально все из рук валится. Вы небось даже и представить себе такого не можете.

Напротив, заверил господин Андрак, он вполне способен представить себе и это, и еще многое другое.

Чепуха, буркнул Альфонс Радде.