Образы мифов в классической Античности

К середине V века до н. э. тема смерти Эгисфа была исчерпана, вместо нее возник небывалый интерес к изображению встречи Электры и Ореста у могилы Агамемнона (ил. 75). Электра (справа) поставила на землю кувшин, предназначенный для возлияния, и протягивает руку сидящему слева Оресту, у которого в поднятой правой руке меч. Ниже сидит, подперев подбородок, его верный товарищ Пилад. Между братом и сестрой угадывается надгробие могилы их отца. На других изображениях Электра либо сидит на могиле, либо стоит рядом, когда приближаются Орест и Пилад. Такие картины создавались и в IV веке до н. э.

То, что встреча брата и сестры, столь ярко представленная Эсхилом, обрела вдруг популярность сразу после постановки трагедии, убедительно свидетельствует о том, что именно вторая пьеса вдохновила художников, развивавших эту тему.

Очевидно, что и третья пьеса трилогии тоже имела огромное влияние на художников, так как только после ее постановки вазописцы стали изображать сцены преследования Ореста фуриями со змеями в руках (ил. 76), на которых несчастный юноша, спасаясь от двух потрясающих змеями женщин, ищет спасения у бога Аполлона (крайний слева). Сами фурии выглядят обескураживающе нестрашными, не производя того эффекта, какой должны были вызывать в театре, и не внушая ужаса, который испытывал Орест в пьесе. Однако они соответствуют описанию Эсхила в том, что у них нет крыльев.

Отчаянное положение Ореста стало популярной темой у вазописцев. Многие из них изображали фурий с крыльями, хотя в пьесе о крыльях нет ни слова. Но тексты в то время были редкостью, и художники, конечно, с ними не сверялись. Как и остальные зрители, они, вероятнее всего, выносили лишь общие впечатления из действия пьесы, воплощая их затем в своих образах так, как считали лучше. Для нас же важно, что сцена, которую, как известно, первым представил Эсхил, оказала неожиданное (и длительное) влияние на художников.

В другой Эсхиловой трагедии, сохранившейся фрагментарно, переработана известная история Телефа. Он был правителем Мисии, где по ошибке высадились греческие войска, когда впервые отправились в Трою за Еленой. Как только греки обнаружили ошибку, они покинули Мисию, но прежде Ахилл успел ранить Телефа (см. главу V). Чтобы исцелиться, Телефу пришлось отправиться в Грецию, что было очень рискованно для того, чья армия сражалась против греков. По этой причине, согласно ранней версии мифа, Телеф немедленно нашел себе убежище в святилище и там поведал о своей истории (ил. 77

). На рисунке он изображен на алтаре в окружении греков, его левое бедро перевязано, выразительно жестикулируя, он обращается к задумчивому бородатому мужчине; справа разъяренный Ахилл порывается извлечь из ножен свой меч.

Похоже, переосмысливая историю Телефа, Эсхил ее приукрасил. Он пытался представить себе, каково это – просить об одолжении своего врага, и его воображению могло помочь недавнее историческое событие.

Афинский полководец Фемистокл, разбивший в 480 году до н. э. персов при Саламине во время Греко-персидских войн, впал в немилость у соотечественников и был вынужден бежать из Греции. Волею судьбы ему пришлось искать временное убежище в Молоссии, где правил царь Адмет, которого Фемистокл некогда оскорбил. Согласно историку Фукидиду,

Сам царь в это время отсутствовал. А супруга царя, когда Фемистокл обратился к ней с просьбой о защите, научила его сесть у очага, взяв на руки их маленького сына. Когда Адмет вскоре возвратился домой, Фемистокл открыл свое имя <…> Тогда Адмет велел Фемистоклу встать вместе с его сыном (Фемистокл сидел у очага с маленьким сыном царя на руках, и это было самым действенным средством мольбы о защите).

История.

136–137 (перевод Ф. Мищенко)

Видимо, Эсхил симпатизировал этому изгнаннику и, скорее всего, имел в виду Фемистокла, когда размышлял об отчаянном положении Телефа – раненого, перепуганного и одинокого в стане своих врагов. Возможно, поэтому (в несохранившейся трагедии) он и придумал сцену, в которой чужестранец Телеф просит прибежища на алтаре во дворце Агамемнона, где ему помогает сочувствующая жена царя, чьего любимого единственного сына, Ореста, он держит на коленях. Эту новаторскую сцену запечатлел вазописец (ил. 78). Ребенок, как бы парящий над забинтованным бедром Телефа, спокоен, ничуть не испуган и, похоже, готов присоединиться к мольбам страдающего человека.