Обречён любить тебя (СИ)

Об отношениях Павла Канарейкина и Ярослава Тасманова судачило каждое захудалое интернет-издание. Вряд ли ответ Антона нес какой-то важный, информативный характер. Скорее ему бросили спасательный круг. Хвататься или нет — дело сугубо добровольное.

— Нормально. Вроде, — пожал плечами Канарейкин, отгоняя очередной приступ самоедства.

С момента выписки сколько времени прошло, а у Антона хватило духу только на несколько звонков брату и матери. Сестра предпочитала нейтралитет. Вроде не ругалась, но и ничего не говорила из принципа. Ждала, пока самая паршивая овца в их семье дозреет до «взрослого и разумного человека», — так она заявила.

— А у вас с ним как? — Антон ощутил себя мальком, которого поймали на крючок по глупости и наивности.

— Хорошо, — голос дрогнул, когда Ярослав прищурился. Он прекратил размешивать сахар в чашке и развернулся всем корпусом.

— Настолько, что ты у моего драгоценного сыночка на постоянное место жительство прописался? Из серии: лучше в аду, чем дома? — едко поинтересовался Тасманов, чем окончательно вогнал собеседника в краску.

Антон совсем скис и отвернулся, разглядывая датчик для фиксирования температуры помещения. Крохотный огонек мигал на фоне нежно-голубых красок ровной стены, а чуть выше находился регулятор влажности. Интересная деталь. Настолько, что минут на пять позволила отстрочить приговор без суда и следствия в отношении Канарейкина.

— Да я просто отдельно решил пожить, — выдал он жалкое оправдание.

Раздался короткий смешок.

— В собственной квартире жилось как-то не отдельно?

— Мне там скучно.

— Ах, ну тогда да. С моим сыном и правда весело. Тем более, когда у него настроение болтается где-то в самых минусах по отношению к обществу. В такие дни Марк особенно дружелюбен. Почти как удав в зоопарке на сухом пайке, — расхохотался Ярослав.

Смех оттянул ненадолго неприятный момент, позволил Антону решиться на разговор, который так долго откладывался. Очередная пауза позволила занять выгодную позицию: Канарейкин сел, положил руки на столешницу и сцепил их в замок. Поза давала какую-никакую защиту от последствий беседы. Он бы руки скрестил на груди, но сдержался.

Ярослав застыл, и Антон, облизнув пересохшие губы, выпалил:

— Я хочу поговорить о Руслане Тамилове.

Имя вызвало неоднозначную реакцию: Тасманов-старший замер, так и не налив чай. Он поставил ладони рядом с пустыми чашками, будто забирался одну из них запустить в стену. Или в голову Антона, кто знал. Но от потемневшего взгляда Канарейкин поежился, пока в глубине сознания шла борьба вины с желанием узнать всю правду.

— Откуда ты узнал это имя? — сухо поинтересовался Ярослав.

Никогда в жизни «любимый дядюшка» не разговаривал подобным тоном с кем-то из детей лучшего друга. Вроде ничего ужасного, однако морозец в голосе взбудоражил рецепторы.

— Данная информация не относится к вопросу никоим образом, — покачал головой Канарейкин после нескольких судорожных вдохов. Равновесие было утеряно. — Просто расскажи мне. Зачем? — последнее слово сорвало голос, и тот пустил петуха.

Тасманов медленно отступил к окну. Лучи солнца заиграли золотистыми зайчиками в его волосах, когда он встал вплотную к силовой решетке. По краям рамы изредка пробегали искры, вновь напоминая: видимость свободы не означала ее наличие.

Несмотря на кажущуюся прозрачность стекла, прикоснуться к нему было нельзя. Любой физический контакт в лучшем случае закончился бы ожогом, а в худшем — разрядом тока. Если поднести ладонь, кожу слегка покалывало от напряжения. Оно дразнило нервные окончания и напоминало об опасности каждого безобидного с виду предмета в комнате.

— Я думал, Паша уничтожил его дело, — вздохнул наконец Ярослав и повернулся спиной к окну. Он осторожно прислонился к подоконнику, чтобы не коснуться силовых решеток. — Во всяком случае, мы настаивали.

— Мы?

Ярослав отвел взгляд, просто молчал несколько долгих минут, а потом решился:

— Я, Сергей и Стас Морозов.

Услышав имя главного прокурора, Антон сжал край стола с такой силой, что боль прострелила руку от перенапряжения. Пришлось отпустить, чтобы встряхнуть пострадавшую конечность. Каждый взмах сопровождался бесконечным повтором трех имен про себя: люди, не замеченные в дурных делах, пример для подражания всех сознательных граждан. Тот же Морозов осуждал преступников у власти.

И сам же пользовался своим положением без стеснения.

— Ты должен понимать, Антон: большой бизнес не терпит слабаков. Он не прощает ошибок. Никто не протянет руку, если ты оступился, — черты лица Ярослава заострились, голос похолодел. — Твой отец всегда искал баланс, который почти невозможен. Паша пришел в чужой мир с инновационными идеями. Буквально ворвался туда, используя свой пробивной характер и острый ум. Но этого оказалось недостаточно.

Канарейкин прикусил губу, сдирая до крови тонкую кожу, и резко отодвинулся. Он глубоко вдохнул запах лесной свежести, прикрыл глаза, чтобы забыться ненадолго. Мыслей тысячи, вопросов сотни. Когда он впервые открыл дело Тамилова, как-то совсем не ожидал, что окончательно утонет в болоте чужой лжи и интриг.