Обреченность

Генерала Краснова вели по коридору – длинному, полутемному, с низким потолком, с металлическими дверями по обе стороны. На Петре Николаевиче были одеты суконная солдатская гимнастерка без погон и длинные серые брюки. На голове серебрился ежик волос. Он был чисто выбрит, усы по-прежнему закручены стрелками.

Стены коридора, когда-то давно покрашенные бурой краской, облупились. Сквозь краску проглядывали заплатки серой стены.

Болела перебитая во время Луцкого прорыва в далеком 1916 году нога. Прихрамывая, генерал шагал по бетонному полу, выложенному темно-зеленым кафелем. На полу зияли заплатки от выпавшей плитки, замазанные цементным раствором. В тяжелом воздухе стоял запах хлорки, тревоги, тяжелого и неустроенного быта. Так пахнет беда.

Спереди и сзади шли два надзирателя. Шедший впереди здоровенный краснолицый сержант поигрывал связкой ключей и весело насвистывал. Шедший за Красновым старшина подавал команды:

– Прямо… Стоять… Лицом к стене.

Пока сержант гремел связкой ключей, открывая решетчатые двери, перекрывающие коридор и этажи, генерал, оглянувшись назад, успел заметить седые виски и морщинистое лицо старшины. Тут же он получил громкое замечание:

– Отвернуться к стене. Смотреть перед собой.

Сержант потянул на себя дверь камеры, и дверные петли противно завизжали. Дверь бухнула за его спиной. Лязгнул засов. Дважды провернулся ключ в замке.

В коридоре слышалась перебранка:

– Я тебе скильки раз говорил, Луценко, шобы ты не свистел во время конвоирования заключенных.

– А шо?

– Срок себе насвистишь, вот шо! Сейчас подам рапорт по команде, шо ты, бисов сын, свистом переговариваешься с врагами народа, будет тебе тогда – шшо!

Прогретый жарким июньским солнцем воздух в камере был густым и спертым. Воняло табачным дымом, запахом немытых человеческих тел. От тяжелой железной бадьи, стоявшей в углу у двери и занавешенной рваной простыней, несло запахом параши.

И старый русский генерал словно уперся в невидимую стену, он понял, что впереди его ждет смерть. Что Советская власть не пощадит его, как никогда не щадил ее он. Генералу Шкуро было что вспомнить. Хмель сабельных атак. Гудящее по рядам казаков эхо приветствий. Поражения и победы. Где теперь все это сейчас? Вместо преданных и верных казаков – косые взгляды мрачных конвоиров. Впереди долгие годы в тюрьме или намыленная петля.

Во время короткой прогулки в тесном прогулочном дворике Петр Николаевич Краснов с тоской смотрел в зарешеченное небо, наматывая бесконечные километры по серому бетонному полу. И крутилась в голове русского генерала упорная мысль:

«Когда-нибудь русские люди, мысленно осознав весь позор и ужас того, что совершили их отцы и деды, содрогнутся. Но не Россия и не русский народ – виновники всеобщих страданий. Сталины уйдут, а Россия была и будет. Пусть не та, которую я помню и люблю, не в боярском наряде, а в телогрейке и грубых сапогах, но она не умрет. На смену погибшим и замученным народятся новые люди. Сильные! Свободные! И тогда начнется воскресение России! Не сразу. Но оно непременно будет! Жаль только, что я не доживу».

Через решетку на потолке проглядывало серое небо. Ни солнечного лучика, ни зеленого листочка, ничего живого. Только лишь взгляд тюремного вертухая с вышки. Лубянская тюрьма – это огромный каменный мешок.

Старый генерал не мог спать ночами, мешал резкий свет лампочки, бьющей в глаза. Только под утро он забывался глубоким и тяжким сном, проваливаясь в воспоминания. Но стоило только закрыть глаза, как через намордники на окнах в камеру проникали звуки военных оркестров откуда-то издалека, от Белорусского вокзала.

Москва готовилась к большому параду победителей.

* * *

Холодным октябрьским утром вагоны, набитые казаками, перевезли через советскую границу. Вот она, страстно желанная Родина. Те же, что и прежде, люди, все та же холодная, серая и страдающая страна. Шел бесконечный дождь.

Этап шел в Сибирь. Стояла осень сорок пятого года.

Выкрашенные в кирпичный цвет товарняки с широкими дверями, наружной перекладиной и тяжелым замком. В таких по железной дороге перевозили скот. С небольшой разницей: у людей в отличие от скота не было ни сена, ни соломы.

Впереди ждала неизвестность.

Во время длительных остановок конвой выводил заключенных из вагонов на насыпь. Ноги скользили и утопали в грязной жиже. Под холодным тоскливым дождем устраивалась поверка. Наряды поднимались в вагоны, деревянными молотками простукивали пол, стены, крышу – проверяли, не готовится ли побег. Потом всех снова загоняли в вагон и теми же молотками били замешкавшихся. В паровозном дыму, под лай собак и крики конвоиров вчерашние солдаты по настланным доскам вбегали в вагоны. По обе стороны двухъярусные нары, в углу – бочка-параша. Орал непротрезвевший и злой конвой, беспрерывно щелкали затворы винтовок, злобно лаяли собаки.