Обреченность

Советские бойцы ринулись было за казаками, но их встретили выстрелы в упор и рассыпным строем они бросились назад.

Казаки, проводили их яростным огнем.

Уже в окопе Муренцов увидел, что руки и шинель покрыты какой-то слизью.

К нему подсел казак.

— Спасибо что подмогнул мне, один бы я не справился. На вот покури... полегшает.

И казак дрожащими, черными от грязи и пороха пальцами протянул Муренцову толстую самокрутку.

Потянул раз, другой, окутывая пеленой табачного дыма свое забрызганное кровью лицо с заострившимися скулами, с крупными желтыми зубами и усами в черной копоти.

«Почему во время войны я все время убиваю русских?» - спрашивал себя Муренцов. Как же случилось, что я пришел в Россию как ее лютый враг?

Бой окончился, нaд опустевшей рaвниной царило безмолвие. Только лишь ползaли сaнитaры, подбирaя рaненых.

Муренцов морщился, плевал в сторону, тряс головой.

Казаки Паннвица еще несколько раз атаковали позиции 703го стрелкового полка, но только лишь к вечеру им удалось ворваться на окраину Питомача.

Позиции советского полка были смяты и остатки его батальонов начали отступление к Штишка-Буковица.

Подошедшие советские подкрепления перешли к обороне, а к утру следующего дня Питомача оказалась полностью в руках казаков Панвица.

Раненный в живот советский лейтенант, лежал на снегу среди убитых, придерживая руками выпадающие кишки. Осколком ему разворотило живот.

К нему подскакал на забрызганной кровью лошади, разгоряченный боем урядник. Перегнулся через луку седла, хищно вглядываясь в лицо лежащего человека. Услышал протяжный, словно бы из самого живота, мучительный стон, прерываемый предсмертной дрожью. Щерясь залитыми кровью зубами офицер с тоскою глянул на казака,

— Браток... — онемевшие губы у лейтенанта дрогнули, не слушались. - Ты ведь тоже русский... Не убивай меня.

В его глазах уже появилась туманная поволока. Урядник встретился с лейтенантом взглядом, сказал:

— Я не русский. Я казак. Прими смерть достойно... браток!

Прозрачная слезинка вдруг покатилась по щеке лейтенанта. Он прикрыл веки.

Свистнул острый клинок, острие полоснуло лейтенанта по груди. Он инстинктивно схватился за рану, зажав ее рукой. Лошадь вскинулась на дыбы, обдала острым запахом пота.

Казак свесился на бок. Вновь свистнула шашка, и почти не ощутив препятствия острая сталь отделила голову от тела. Из-под ощеренных от боли, залитых кровью зубов раздался лишь сипло- хриплый выдох:

— Аа-а-а!..

Нехорошим, страшным был этот день. Надолго его запомнили казаки, советские бойцы и немцы. Тем, кому было суждено погибнуть, ничего не подсказал Господь и не смогли они помолиться перед смертью. Это было правильно. Не приведи Господь дать человеку возможность предвидеть будущее. Многие бы тогда перед смертью сошли с ума.

Остатки советских частей еще несколько дней продолжали выходить мелкими группами к своим. Журнал боевых действий 233й стрелковой дивизии бесстрастно зафиксировал почти полную гибель 703го полка в бою 26 декабря.

* * *

З0 декабря Кононов заехал во II-й дивизион, где содержались пленные советские бойцы

Часового на месте не было. Из-за двери раздавалось нестройное пение.

В прокуренной камере на столе валялись обкусанные куски хлеба, луковая шелуха, жестянки пустых консервных банок.

Весь караул был в доску пьян. Казаки и пленные обнявшись, хором пели:

Три танкиста — три веселых друга —

Экипаж машины боевой!..

Они бы, вероятно, спели немецкую песню, но не знали слов.

Взбешенный Кононов перетянул караульных плетью, а потом объявил выговор командиру II-го дивизиона, чьи казаки устроили "братание" с пленными.

К вечеру отошел и уже усмехаясь в усы, рассказывал построенному полку:

— Понятно, что к военнопленным нужно относиться хорошо, но не так, как я вчера видел во II дивизионе... Приезжаю вчера в дивизион... между прочим, лучший дивизион, потому как казаки там - орлы!

А несколько этих орлов, вместо того, чтобы править службу, сложили оружие в уголок, белюки вылупили и вместе с пленными песни спивают про трех танкистов. Ладно бы наши казачьи песни пели или на худой конец про коней, так нет, про танкистов поют, бисовы дети!

На полу окурки, дым столбом... Приходи, бери их за рупь голыми рукам, или беги не хочу. Вот тебе и казаки!

Кононов переждал громовой смех.

— В общем так. На первый раз думаю будет достаточно тех плетюганов, что я самолично выписал каждому. В другорядь, если такое повторится, пощады не ждите. Отдам под суд. А это в условиях военного времени сами знаете чем пахнет. То-то же. Разойдись!

* * *

На земле стояла чистая, святочная тишина.