Обреченность

Он тут же обратился к немецкому командованию с просьбой, разрешить организацию строевых сотен и полков для борьбы против Сталина. Немцы дали неофициальное согласие и разрешили вооружать казачьи части трофейным советским оружием.

Павлов, поехал по станицам Белокалитвинского района агитировать казаков.

Камышовые крыши казачьих куреней станицы Екатериновская выглядывали из густых зарослей деревьев. За тополями и кривой акацией прятались плетни.

Павлов сидел в углу на колченогом стуле, с тоской посматривал в окно. Его исхудавшее, давно не бритое лицо с опущенными углами рта говорило о крайней усталости.

В комнате расположились, где кто сумел, десятка два казаков. На широкой лавке возле окна, искоса посматривая то во двор, то на улицу, сидел станичный атаман.

Павлов перевел на него взгляд:

— Ну, станичники! Что будем делать?

Атаман поднял голову, прищуренными глазами обвел присутствующих.

— Походного атамана выбрать - раз! — Загнул один палец. — Конную сотню сформировать - раз! Вооружить - два! На присуде казачью власть установить! — Три! Правильно я гутарю?

Казаки зашевелились, загалдели:

— Давно пора!

— Чего там мусолить!

Павлов поднялся с места.

— Ну вот и очень хорошо. Давайте прямо завтра круг и проведем. У нас сегодня вроде казаки от всех станиц. Вот пусть и оповестят казаков по всем хуторам.

На следующий день как в старь с улицы ворвался тревожный гул набата.

Из дворов, на ходу надевая на головы фуражки шли казаки. Иногородние, с хмурыми лицами нерешительно выглядывали из-за плетней и из-за занавесок окон, не решаясь выйти на улицу.

Около здания станичного правления уже собралась большая толпа. Густой, тяжелой волной плыл в воздухе набат. На крыльцо станичного правления в сопровождении помощника и других казаков вышел Павлов. На его плечах серебрились погоны, на боку в потертой кобуре висел наган.

Окинув пристальным взглядом притихшую толпу, он шепнул что-то писарю. Тот опрометью бросился с крыльца и скрылся в толпе. Набат смолк. Павлов, поправив кобуру, шагнул вперед.

— Господа станичники! — голос его звучал властно, словно он командовал сотней. — Пришел наш час, большевики бегут...

В группе стоящих у крыльца казаков началось движение. Кто-то из них крикнул:

— Сволочь белогвардейская!

На них зашумели пожилые казаки:

— Замолчите, бисовы дети! Дайте человеку договорить.

— Идите вы к чертям собачьим с вашим человеком! Сука он фашистская, а не человек!.. — слышались ответные выкрики.

Павлов, делая вид, что не слышит, продолжал:

— Так вот, станичники, эти самые большевики бегут и власти бесовской пришел конец. Наше приходит время, и власть на Дону должна быть наша- казацкая! Я и говорю, надо как в старь организовать отряды и сотни казаков, которые смогут стать на защиту Тихого Дона.

Высокий, сутуловатый казак Сазонов решительно пробивался вперед к крыльцу.

Станичники плотнее придвигались к крыльцу, ожидая, что он скажет.

Сазонов был свой. Казак! В прошлом вахмистр и георгиевский кавалер.

Шум постепенно смолкал. Притихли даже старики.

Сазонов властно поднял руку, и все замолчали.

— Станичники! Вот он... — в его голосе зазвучала боль. Вот он, — палец Сазонова ткнул Павлова в грудь, — куда он вас зовет?! Воевать с Красной армией?! С той армией, в которой воюют наши сыны? И мы вновь, как в двадцатом годе будем рубить своих братов и лить казачью кровушку?

Павлов перебил его.

— Не сынов, а и всякую красную сволоту, тех, кто наших братов в балках стрелял! А потом наши куреня занял. Да мы сейчас тебя!

Рябое лицо Сазонова побагровело. Он сунул руку в галифе. Крутанул пальцем застрекотавший в кармане барабан нагана.

— Охолонь! — в его голосе слышалась угроза, — кровушку пущать мы тоже умеем. Сейчас мы уйдем с майдана. И если кто из вас посмеет тронуть наши семьи... берегитесь... вырубим всех до одиного! Не помогут вам тогда не Гитлер, ни вермахт! Прощевайте станишники!

Собиралась гроза. Где-то далеко прозвучал глухой раскат грома. Старики закрестились. И не понять было отчего — в страхе ли перед громом или от дерзких слов Сазонова.

От крыльца отделилась небольшая группа казаков. Впереди, держа руку в кармане шел Сазонов. Колыхнувшаяся толпа пропустила их через свои ряды.

Когда площадь осталась позади, Сазонов остановился, спустил курок старенького вороненого нагана.

— А теперь, хлопцы бегом до дома и седлать коней! Собираемся у моста за мельницей. У кого имеется оружие, берите с собой! Патроны тоже несите. У кого нет коней приходите пеши. Коней добудем! По домам ма-р-р-ш! Через десять минут он прискакал к станичной мельнице. В темной и густой воде плавали желтые листья.

Соскочив с коня, Сазонов присел на большой камень.

Представил, что будет сам лежать в этой холодной слизи и его мертвое тело будут обсасывать затонные сомы. Представил и отвернулся в смущении. Стало стыдно перед самим собой, за то, что страх с тусклыми, как у мертвеца глазами на секунду захватил его сердце в свои липкие лапы.

Через час на мельнице собралось около десяти конных казаков.

Вздыхали тяжело. Одинокие... Чужие... На своей родной казачьей земле.