Обреченные мечтатели. Четыре временных правительства или почему революция была неизбежна

На втором съезде Союза освобождения в ноябре 1904 года было решено начать кампанию, посвященную празднованию 40-летия судебной реформы, самой либеральной и последовательной из всех реформ 60-х годов XIX века. В действительности эта кампания должна была сыграть роль катализатора оппозиционных настроений.

В канун Кровавого воскресенья, 9 января 1905 года, «освобожденцы» в спешном порядке сформировали единый координирующий центр – Союз союзов. События, последовавшие за расстрелом мирной демонстрации в Петербурге, поставили на повестку дня вопрос создания политической партии, которая сплотила бы либералов.

В начале 1905 года Набоков вошел в число наиболее видных политиков-оппозиционеров.

В своем выступлении в Санкт-Петербургской городской думе он решительно осудил действия властей и расстрел демонстрации 9 января. Выступление получило широкий общественный резонанс. В этот же период произошло сближение Набокова с известным адвокатом, ученым-правоведом, профессором Московского университета С. А. Муромцевым[258], который впоследствии возглавил первую Государственную думу.

По поручению Московского съезда земских и городских деятелей в июле 1905 года Муромцев и Набоков составили «Обращение к народу», сформулировав в нем ключевые положения идеологии российских либералов.

Конституционно-демократическая партия представляла левый фланг российского либерализма. Кадетов еще уважительно называли «профессорской партией», имея в виду высокий образовательный, культурный уровень рядовых членов и созвездие имен в руководстве. В партии состояло значительное число видных юристов того времени. Конституционные демократы предложили России проверенные конституционные решения и либеральные ценности, давно привившиеся в парламентских государствах. Однако эти ценности и идеалы оказались невостребованными.

В 1906 году Владимир Дмитриевич был избран членом первой Государственной думы от Санкт-Петербурга и возглавил первый отдел, который проверял полномочия членов Государственной думы (аналог современных мандатных комиссий). Входил в комиссии по неприкосновенности личности, гражданскому равенству.

Своей главной задачей он поставил разработку и принятие законопроекта об отмене смертной казни. Подготовленный проект закона был принят депутатами, но Государственный совет его не одобрил, а потому до императора закон не дошел.

Выступая в защиту законопроекта об отмене смертной казни, отвергнутого Госсоветом, Набоков заявил с думской трибуны: «Смертная казнь по существу во всех без исключения случаях недопустима, не достигает никаких целей, глубоко безнравственна как лишение жизни, глубоко позорна для тех, которые приводят ее в исполнение. Необходимость такой отмены единодушно признана русской наукой и русским общественным мнением»[259].

В современной России смертная казнь не применяется, но слишком многие все еще мечтают о ее возвращении.

Владимир Дмитриевич стал одним из ведущих ораторов в первой Государственной думе. В самой известной своей речи, произнесенной 13 мая 1906 года, депутат бросил правительству явный вызов: «…Раз нас призывают к борьбе, раз нам говорят, что правительство является не исполнителем требований народного представительства, а их критиком и отрицателем, то с точки зрения принципа народного представительства мы можем только сказать одно: исполнительная власть да покорится власти законодательной»[260]. Последние слова этой речи фактически стали одним из девизов кадетской партии. Это было в 1906 году, а не в конце 1916 года, как это стало указываться в некоторых СМИ через сто лет, – в 1916 году Набоков не был депутатом, и уж точно этими словами он не призывал свергнуть монархию.

Популярность Владимира Дмитриевича была настолько велика, что восторженная толпа не раз качала и носила его на руках у входа в Таврический дворец[261]. На фоне других думцев Набоков выделялся элегантностью, изысканностью манер, особым – англоманским – стилем. Неудивительно, что он постоянно привлекал внимание журналистов, в том числе сатириков и карикатуристов. Как вспоминал в книге «Другие берега» его сын Владимир Владимирович, обычно «отец изображался с подчеркнуто „барской“ физиономией, с подстриженными „по-английски“ усами, с бобриком, переходившим в плешь, с полными щеками, на одной из которых была родинка, и с „набоковскими“ (в генетическом смысле) бровями, решительно идущими вверх от переносицы римского носа, но теряющими на полпути всякий след растительности»[262].