Обреченный

Шелестов старательно вглядывался в глаза упитанного миссионера, пытаясь разглядеть там кладезь человеческой доброты. И представил Гальку, упирающуюся руками в камень, и как ивовыми ветвями качаются ее ниспадающие мокрые волосы, и как розовыми каплями качаются ее груди, и как толстопузый Бор старательно ляпает брюхом по ее ягодицам… А потом над ней извивается ласковый Ласковый, держит свое худое тельце на тонких ручках, а засаленные волосы елозят по угловатым ключицам. А потом присоединяется свежепринявший веру Обреченный, которому вдруг приспичило именно сейчас поделиться своей нерастраченной любовью, и Ласковый, как истинный джентльмен, уступает ему вожделенное лоно, а Галька, не открывая глаз, все шепчет и шепчет вечное "I love you"…

Все это старо, как мир, думал Шелестов, бредя между камней, целующихся пар, спящих под одеялом длинноволосых людей неопределенного пола. Все это уже было, и всякий, кого не устраивает официальная мораль, придумывает свою. Сексуальный коммунизм! Групповуха! Неужели Галька искренне верит в то, что говорит? Долой моногамию, примитивную верность, неандертальскую ревность и жадность, скрытую за красивым понятием целомудрие! Воскресните, несчастные жертвы убогой любви Ромео и Джульетта; встаньте с рельс Анна Каренина; наденьте спасательный круг, Мартин Иден; Александр Сергеевич, обнимите Дантеса; сними с крюка веревку, Игорь Якименко, мой однокашник, ушедший из жизни из-за неразделенной любви… Хватит сцен! Тысячи изломанных судеб — ради чего? Не забивайте свои головы ахинеей — любовью к единственному и неповторимому, верностью и целомудрием. Любите всех, как богатые раскидывают нищему народу монетный дождь!

— Ты откуда, приятель? — спросил Бор, протягивая пачку сигарет. Шелестов взял одну, машинально раскрошил ее в пальцах. Табак упал на воду, поплыл крохотным сплавом по волнам.

— Из Москвы.

— Понятно… Тебя там Галька ищет. Только я хочу дать тебе один совет: ты в наши понятия еще не въехал, и нечаянно можешь нарваться на неприятность. Но я надеюсь, что к Гальке ты особо клеиться не будешь. Она девочка наивная, нехорошо, если ты воспользуешься ее доверчивостью. У нее и без тебя хватает. Врубился, чувачок?

Шелестов встал. Бор был высокий, почти на целую голову выше. От него разило табаком.

— Бор, ты знаешь, я в самом деле еще не въехал. От тебя, например, меня тошнит.

Блондин засопел, склонил голову.

— У меня просто желудок выворачивается, когда я на тебя смотрю, — добавил Шелестов.

— Заткнись, а то урою, — прорычал Бор.

Галька резала хлеб, складывала его на камне, который служил столом. Увидев Шелестова, она помахала ему рукой, крикнула, чтобы он нашел себе булыжник, на котором будет сидеть, и тащил его к "столу". Посреди него уже стояли две кастрюли и дымилась горка раскрытых мидий. Две девушки, похожие на русалок, завернулись в полотенца, обнялись в тени сосны и стали увлеченно болтать. Худенькому Ласковому поручили вскрывать ножом консервы. Он с кряхтеньем трудился над банками, и руки его уже были выпачканы в томатном соусе. Бор с ложкой в руке, как Зевс с жезлом, восседал на камне, подстелив под себя одежду. Безликие, неразговорчивые парень и девушка, одетые в какое-то тряпье, с кожаными шнурками, повязанными на лбу, встали у стола, сцепили пальцы рук на груди, закатили глаза вверх и стали беззвучно шевелить губами. Невесть откуда появился Бродяга. Он кивнул Шелестову и сел в сторонке лицом к морю. Бор встретил его возгласом: "Здравствуйте, Мессир! Горю желанием исповедаться!" Галька спрятала остатки хлеба в полотняный мешок, отряхнула руки и пристроилась рядом с Шелестовым.

— А где Маслина? — спросила одна из русалок.

— Она ходила в поселок на переговорный пункт, — ответил Ласковый. — Должна появиться с минуты на минуту.

— Маслина давно здесь, — вставил Бор. — Я только что видел ее у скалы.

— Сейчас мы позовем ее, — сказали русалки и, держась за руки, запрыгали по камням.

Через минуту они вернулись втроем. В сравнении с белокожими русалками Маслина казалась мулаткой. Она была несколько полновата, и даже просторный махровый халат не скрывал ее тяжелой фигуры. Темные, с каштановым отливом волосы дымовым шлейфом колыхались за ее спиной. Губы ее были ярко накрашены бордовой помадой, огромные темно-сливовые глаза смотрели вызывающе и самоуверенно. На ее широких запястьях матово блестели металлические браслеты, а на пальцах сидели тяжелые перстни.

Маслина села во главе стола на маленький складной стульчик, поцеловалась с Ласковым, которому пришлось вытягивать свои губы чуть ли не через весь стол, спросила, с кем сегодня она еще не виделась и только потом заметила Шелестова. Она рассматривала его долго, оценивающе.

— Ну что ж, очень приятно, что количество наших единомышленников растет, — наконец сказала она. — Значит, Обреченный. Живи у нас, сколько тебе захочется. Очищай свою душу от злобы и ревности. Здесь ты будешь окружен только любовью. Ну и мы в свою очередь будем надеяться на твою щедрость.