Обреченный

Стас не обернулся.

Глава 28

К чертовой матери всех баб! Они едва не свели меня в могилу, думал Шелестов. Это наказание за все грехи…

Он никогда не курил, а сейчас вдруг нестерпимо захотелось затянуться дымом, как делал небритый мужчина на рекламном плакате. В киоске Шелестов купил пачку сигарет, выкурил одну на ходу до половины, долго сплевывал в мусорную урну, куда затем отправил и всю пачку с сигаретами.

Он свернул на Пироговку и вышел к белым стенам Новодевичьего монастыря. У ворот сунул старухе милостыню. Арка расступилась, в глаза брызнуло золото куполов.

У входа в церковь он долго читал график работы служб, краем глаза наблюдая за людьми, проходящими мимо. Безликая, бесцветная женщина в белом платке, молодая старуха, тронула его за рукав плаща:

— Вы что-нибудь хотите, молодой человек?

Шелестов обернулся.

— Да нет, ничего.

Шла литургия, несколько человек стояли перед иконами, крестились, хоровое пение эхом разносилось под сводами зала. В воздухе стоял густой запах свечей и ладана.

Шелестов подошел к группе прихожан и увидел священника. Он стоял спиной к ним, махал кадилом, нараспев читал молитвы, и одежда его тускло отсвечивала серебром. Рядом с Шелестовым, без усталости долго и с упоением, крестилась женщина в светло-розовом платке, светлой кофточке, бледная, не красивая и не уродливая, безбровая, безгубая, безглазая. Ее лицо светилось тихим счастьем, она смотрела на спину священника, как дети смотрят на утреннее солнышко после безмятежного сна; перекрестившись, она сгибалась в поклоне, едва не касаясь лицом колен, над ее головой плыл синеватый дымок из кадила, и она развеивала его собою. Шелестов впервые так близко от себя видел глубоко верующего человека.

— Выньте руки из карманов, — услышал он за спиной тихий старушечий голос.

— Простите, — не оборачиваясь, ответил Шелестов и быстро пошел к выходу.

— Бог простит, — вслед ему прошептала старушка.

Глава 29

Работа над докладом продвигалась с трудом. Не хватало данных. Бросив ручку на тетрадь, Стас встал из-за стола и пересел на кушетку. Серая газета с грязными фотоснимками публиковала рассказ о любви. Это было лучшее, что он читал за последние полгода. Девушка мечтала выйти замуж за калеку, чтобы стать верной и посвятить себя любимому человеку. Как мне хочется быть верным кому-то, думал Стас, но где найти того, кому моя верность будет нужна? Он подумал о Даше. Он верен ей, но эта верность — как гигантская каменная глыба, сброшенная в бездну: лететь ей, без смысла, без веса, как перышку, вечно.

Он поздно возвратился домой. Пол склонился над глубокой миской, сочно чавкал, разбрызгивая кашу с мясом. За окнами стемнело, но Стас не зажигал света на кухне. Во дворе, у этюдника, растопырившего членистые ноги, застыл сосед. На палитре, в которую он время от времени тыкал кистью, преобладали синие и багровые тона. Сосед изображал закат. Получалось у него неплохо, жаль только, что картонка, на которой он рисовал, была совсем маленькой, размером с книгу. И охота ему этим заниматься, подумал Стас.

Пол, вылизав миску, улегся у ног хозяина. Поглаживая его, Стас думал о том, что придется снова оставлять пса у соседа, если, конечно, не передумает лететь в Америку.

Если в моей будущей жизни никогда не будет Даши, выстраивал логическую цепочку Стас, то еще десять-пятнадцать лет я вполне смогу прожить один, посвятив себя работе и путешествиям, а уже в более зрелом возрасте жениться на такой же зрелой и умудренной жизнью женщине, у которой шансов создать семью будет несколько меньше, чем это кажется в двадцать лет, а вместе с этим будет скромнее и самомнение, что гарантирует хотя бы уважение ко мне и умение ценить то, что есть.

С другой стороны, думал он, не стоит выскребать из себя чувство к Даше. Все-таки то, что произошло со мной, случается не так часто, возможно, впервые и в последний раз с такой силой. И пусть болит в душе — я буду нести этот крест столько, сколько это будет угодно Богу.

Он не понимал ее, быть может, потому, что пытался в каждой ее фразе, в каждом жесте увидеть некий затаенный смысл. Даша в его представлении оставалась скрытной, поступки ее часто были противоречивы, как и слова, и Стас никак не мог разгадать ее целей.

И зачем она пришла работать в институт, думал Стас, все еще глядя в окно. Закат догорел, и сосед, почти растворившийся в сумерках, складывал кисти и тубы, свинчивал членистые ножки этюдника.

Глава 30