Обреченный

По пути в типографию, куда она несла заказы, Галька успокоилась и быстро сочинила вполне правдоподобную версию: Маслина была в кабинете не одна и не могла разговаривать свободно. Наверняка был педсовет. Или комиссия из вышестоящей инстанции. Нужно в ближайшее время перезвонить ей, Маслина, наверное, переживает и ждет повторного звонка.

Снова звонить Галька, однако, не стала, хотя, вернувшись из типографии, целый час ходила кругами около телефона. Рано еще, пока нельзя, оправдывала она свою нерешительность, а точнее, свою неуверенность в том, что Маслина ждет ее звонка.

А потом необходимость звонить Маслине отпала вовсе. Галька пила чай с художником. Он читал ей объявление, которое прислал в газету какой-то юморист.

— Вот, послушайте, — неизменно обращаясь к Гальке на "вы", сказал художник и близоруко придвинул листочек с текстом к самым глазам. — Самое любопытное. "Утенок, свидание переносится на столько дней, каково число твоего дэ черточка рэ…" Имеется ввиду, наверное, день рождения. Так, дальше… "Жду тебя у памятника человеку, которому мы обязаны любовью, в тот же час, когда мы уезжали в Питер. Заяц."

— Я ничего не поняла, — сказала Галька. — Это что — ребус?

— Вы не поняли, — ответил художник, делая ударение на слове «вы» и протягивая письмо Гальке. — Но "Утенок", которому адресовано это объявление, должен все понять. "Заяц" использовал только известные им двоим данные.

— А какому человеку они могут быть обязаны любовью? В Москве все памятники давно умерших людей.

— Можно? — художник взял из рук Гальки лист. — Так. "…человеку, которому мы обязаны любовью". — Он снял очки, покрутил их за дужку. — Ну и неважно, что умерли. Эти двое могли познакомиться и полюбить друг друга на основе каких-нибудь общих интересов. Например, они без ума от Пушкина, они учат его стихи наизусть, ходят на тусовку любителей Александра Сергеевича и так далее. Так где автор объявления будет ждать свою возлюбленную?

— На Пушке? — осторожно предположила Галька.

— Можете не сомневаться.

— А если они встретились и полюбили друг друга на море, то обязаны адмиралу Нахимову?

— Ну да, конечно, Нахимову, Айвазовскому, Берингу… А если их любовь связана, скажем, с редакцией, то встретиться им можно у памятника первопечатнику Ивану Федорову.

— Как здорово!

— Кстати, а как вы насчет того, чтобы нам с вами встретиться у какого-нибудь памятника, а потом поужинать у меня дома?

Галька не ожидала такого поворота в разговоре с художником, она думала совсем о другом, потому вытаращила на бородатого глаза, никак не понимая, что он от нее хочет. Но идея, внезапно озарившая ее, была настолько замечательной, что она вмиг забыла о предложении художника.

На следующий день в газете было опубликовано короткое объявление: "Обреченный! Ждем тебя каждый день в 18.00 на Крымской набережной под мостом. Галька + Любовь".

Глава 33

Шелестов проводил свое первое занятие по горной подготовке со взводом специального назначения в учебном центре. Рослые парни в пятнистых комбинезонах смотрели на него, как на ископаемое.

— Вы на Эверест не поднимались, товарищ капитан? — спросил один из них.

— Это правда, что нас хотят переквалифицировать в горную роту? — спросил другой.

— А какая самая высокая гора на Кавказе? — поинтересовался третий.

В новой должности Шелестов почувствовал, что, наконец, начал заниматься своим делом. Он мог свободно рассказывать о горах часами и добрым словом вспоминал Стаса, благодаря которому обновил навыки скалолазания.

В общежитии, которое находилось в десяти минутах ходьбы от части, Шелестову дали комнату. Такой привилегией — жить в отдельной комнате — пользовался только инструкторский состав. Пустую комнату, в которой из мебели стояли лишь койка, шкаф и тумбочка, заполнить еще чем-нибудь оказалось для Шелестова достаточно сложным делом. Он приволок списанный стол, полку для книг и электроплитку, под койкой сложил несколько мотков веревки, репшнура и рюкзак с металлическим снаряжением.

В общежитии было в меру шумно и оживленно. По утрам начиналось столпотворение в районе умывальников, коридор сотрясался от топота ботинок с толстой рифленой подошвой. Днем на всех этажах зависала благостная тишина, а ближе к вечеру они снова наполнялись запахами и звуками жизни. На общей кухне толкались мускулистые мужики в тельняшках, дымили мясом, картошкой и яичницей; в душевых гремели тазы, усиленные эхом, разлетались по коридорам грубые словечки и выражения. В холе, переоборудованном под спортзал, кряхтели "качки", звенели блинами от штанги, с криками рубились в рукопашной каратисты, зверели около груш боксеры. Тенью, словно стыдясь своей немужской природы, скользили по коридору и исчезали в дверях комнат женщины.