Обреченный

Дикая жажда мести угасала, она уже не полыхала в плавящемся от боли мозгу. Шелестов снова посмотрел в окошко, боясь, что его могут застать врасплох боевики, прижался к холодной жести буржуйки лбом и застонал. Ну при чем здесь этот несчастный старик, думал Шелестов, я не смогу убить его, это безумство, мне жалко, мне страшно жалко его…

Он терял сознание, медленно опускаясь на пол, и уже не слышал и не видел, как кто-то ломится в дверь, как снаружи зовут его, как вместе с засовом слетает с петель дверь, и в комнату врывается Лисков и с перекошенным лицом стреляет из автомата куда ни попадя; шашлычник, схватившись за грудь, повалился навзничь, истерично закричала его жена, то ее крик тотчас оборвала автоматная очередь… А Лисков уже тащил Шелестова во двор, бил его по щекам, приказывал кому-то поджечь дом, чтобы трупы шашлычника, его жены и детей сгорели дотла, и гремели ботинки, и раздавались короткие команды, и Шелестов падал в черноту небытия, уже не чувствуя земли и жизни, уже не помня того, что пережил…

Глава 43

Он не сразу понял, что это были уже другие. Незнакомые лица разновозрастных парней. Бритые головы под пятнистыми кепками. Слишком самоуверенные. Слишком наглые. Это не прежние новобранцы с их упреждающей настороженностью и застывшим испугом в глазах.

— Вы ничего не перепутали?

Строй не отреагировал на вопрос. Тогда Шелестов уточнил:

— Вы из какой роты?

— Тринадцатой "эМ".

— Первый раз слышу о такой.

Кто-то из строя пояснил:

— Мы контрактники, товарищ капитан.

— А где мои спецназовцы?

Опять ответили из строя:

— Сегодня ночью в Чечню поехали.

Кто-то добавил:

— А потом и мы поедем. Там сейчас русское мясо в цене.

Кого я готовлю? — подумал Шелестов, глядя на строй. Для чего? Они же на верную смерть поедут! Но почему такие веселые и самоуверенные? Наивные глупцы. Они еще не знают, что такое война, что такое смерть.

Наемники молча ждали команды.

— Я буду вести у вас горную подготовку. Вы должны научиться преодолевать отвесные стенки, ледники, морены, камины…

Краснощекие амбалы смотрели на Шелестова почти с безразличием. Несколько ртов ритмично жевали жвачки. От строя смердело высокомерием.

— А для начала, — громче сказал Шелестов, — проведем разминку. За мной бегом — марш!

Тропа шла по лесу, параллельно обрыву, спускающемуся к реке. Огромные сосны закрывали небо, и на этой части дистанции было сумрачно. Взвод гремел тяжелыми ботинками за спиной Шелестова, сопели, отхаркивались и сморкались разогревшиеся наемники.

Перед длинной деревянной лестницей, ведущей к реке, Шелестов оторвался от группы, вынуждая и солдат увеличить темп.

— Не спать! — кричал он. — Всем проснуться!

Лестница застонала под тяжестью ног, закачалась на опорах-трубах. Каждый ее очередной пролет под большим углом уходил вниз от предыдущего, ступеньки мельтешили в глазах, и несколько человек тяжело упали под ноги своих товарищей, раздались крики, ругательства. Кто-то уже стонал, подвернув ступню, кто-то матерился, посылал, просил не толкаться. Одни пытались чаще перебирать ногами, касаясь каждой ступени, другие, опираясь на поручень, перепрыгивали через несколько ступеней сразу. Группа сильно растянулась, и следом за Шелестовым на берег выбежало лишь несколько человек. Не снижая темпа, Шелестов устремился по изрытому сточными водами, заваленному стволами упавших деревьев, речными булыжниками, перегороженному осыпями и корягами-плавунами берегу. Здесь бежать было не легче, а может быть, даже сложнее, и на новых препятствиях снова падали солдаты, разбивая себе до крови локти, носы и лбы, и Шелестов снова зло кричал, чтобы все проснулись и думали над каждым движением. Через километр, когда многие уже безнадежно отстали, а самые стойкие едва передвигали ноги, Шелестов свернул на подъем, где не было ни тропы, ни утрамбованного грунта, лишь песок вперемешку с камнями, в которых увязали ноги, и подниматься по которому можно было только на четвереньках, цепляясь руками за ветви хилых кустарников.

— Не спать! Проснуться! Ноги беречь!

На верхнюю тропу вместе с Шелестовым выбежали только трое. Четвертый, вываленный в песке, как котлета в сухарях, выползал на край обрыва, тянул на себя клочки пожухлой травы, вырывал их с корнями, царапал присыпанную инеем землю, стонал и плевался. Шелестов присел рядом с ним, капли пота с его лба падали на рукав наемника.

— Ну что, солдат фортуны, подыхаешь? Немножечко уже навоевался? Еще нет? Зачем тебе это все? Денег хочешь?

Пока взвод собрался, пока затих в строю кашель, сморкание и бормотание, Шелестов успел замерзнуть. Озноб заползал под влажный свитер.

— Плохо, — сказал он, посмотрев на часы.

Перед ним стояли уже другие люди — опустошенные, естественные, оставившие внизу, у реки, много лишнего, в том числе и изжеванные резинки, и лица их стали красивее, и уже не вызывали у Шелестова раздражения.

Вечером его вызвали в учебный отдел.

— Семь человек после твоего занятия забрали свои контракты и помахали нам ручкой, — сказал полковник.

— Значит, они не созрели для войны.