Обреченный Икар

В январе 1935 года Виссарион Ломинадзе, над которым нависла угроза ареста, застрелился из своего личного оружия. Гордый грузин не мог допустить, чтобы «органы» арестовали его именем советской власти! Осталось предсмертное письмо, продиктованное им своему заместителю и переданное тем по телефону в Москву: «Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот путь на тот случай, если мне не поверят… Несмотря на все свои ошибки, я всю свою сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене [речь, понятное дело, о несостоявшейся мировой революции. – М.Р.]. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела. Передай Серго Орджоникидзе содержание этого письма. Прошу помочь семье»[150].

И нарком тяжелой промышленности выполнил просьбу, добился того, что семья оппозиционера получала пенсию до его смерти. Потом и с ними расправились.

Читая такое, убеждаешься: все-таки у грузин иногда было иное представление о дружбе. Но не у всех…

На пленуме ЦК ВКП(б) в декабре 1936 года Сталин плюнул в могилу Ломинадзе: «…Люди стали заниматься самоубийствами. Ведь это тоже средство воздействия на партию. Ломинадзе кончил самоубийством. Он хотел этим сказать, что он прав, зря его допрашивают и зря подвергают подозрению.

А что оказалось? Оказалось, что он в блоке с этими людьми. Поэтому он и убился, чтобы замести следы»[151].

После смещения Ломинадзе в 1931 году Николай Чаплин остался в Тбилиси исполнять обязанности первого секретаря Закавказского крайкома. Сталин, если верить семейному преданию, позвонил и потребовал провести кампанию по разоблачению «двурушничества» впавшего в немилость главы Закрайкома. Николаю предстояло принять решение всей своей жизни. Одно дело, защищая сталинский курс, подраться с товарищем на дружеской пирушке, и совсем другое – предать проверенного партийца (Ломинадзе воевал на Гражданской, участвовал в подавлении Кронштадтского восстания), борца, близкого друга. И одно дело осуществлять «классовую справедливость» по отношению к неким абстрактным «эксплуататорам», выдавая себя за орудие исторической необходимости, и совсем другое – пойти против партийной совести, объявив злейшим врагом носителя той же веры, человека, чья праведность тебе прекрасно известна.

Фракции в партии были запрещены еще при Ленине, так что Сталин по праву говорил с ним от имени партии – инстанции, годами требовавшей слепой, беспрекословной преданности, грозившей за любой намек на отступничество полным отлучением.

Речь к тому же шла не только о Ломинадзе, но и о Шацкине, основателе организации, которой он, Чаплин, еще недавно руководил, к знамени которой он всего три года тому назад прикреплял орден Красного Знамени.

Представляю себе, сколь противоречивые чувства разрывали в тот момент грудь молодого коммуниста! Голос партии объявлял бой голосу совести, и совесть, насколько можно судить по последствиям, победила.

О прямом ослушании, невыполнении приказа Сталина в 1931 году, конечно, не могло быть речи, но кампанию по осуждению и разоблачению новоиспеченного врага партии Николай Чаплин провел так, что генсек понял – олицетворяемый им голос партии не был услышан.

Джузеппе Боффа в «Истории Советского Союза» пишет: «Вместе с ними [то есть с Сырцовым, Ломинадзе и Шацкиным. – М.Р.] были наказаны и многие руководители промежуточного уровня, в том числе молодой Чаплин, уже зарекомендовавший себя блестящим комсомольским лидером. Их обвинили в “паникерстве перед трудностями” и “капитулянтстве перед классовым врагом”. Вина их состояла, видимо, в том, что они предлагали более сдержанные темпы индустриализации, ‹…› возражая против сплошной коллективизации осенью 1930 г., – резолюция такого рода была принята Закавказским комитетом»[152]. На этом политическая карьера Николая Чаплина закончилась, хотя он и в 30-е годы занимал руководящие посты.

Родственники сообщили любопытную деталь: единственным человеком, который пришел в 1931 году на вокзал проводить покидавшего Тбилиси Николая в Москву, был скромный инструктор Тбилисского горкома партии Лаврентий Берия.

Разведчик

На момент октябрьского переворота моему деду Сергею Павловичу Чаплину едва исполнилось двенадцать лет.

В тринадцать лет он уже был курьером, в четырнадцать – экспедитором Смоленского горкома комсомола; в шестнадцать поступил на рабфак, где проучился три года, до девятнадцати лет. Был там, по собственному признанию, «затравлен зиновьевцами», после чего два года отслужил на Балтийском флоте, плавал на линкоре «Марат». В 1926 – 1927 годах был курсантом, учился в Севастополе в школе морских летчиков.

Младший брат Виктор вспоминал: «Признаться, даже в мыслях не держал он стать когда-нибудь чекистом. Мечта у него была совсем иной окраски – авиационная, воздухоплавательная. И вроде бы подворачивался удобный случай, заделался курсантом авиационной военно-теоретической школы, оставалось только подать заявление и необходимые документы.