Обреченный Икар

Убежденный коммунист Виктор Серж, поклонник Ленина и Троцкого, с ужасом пишет о происходящем: «Мы предлагали обложить крестьян налогом – их уничтожают! Мы предлагали внести ограничения и изменения в НЭП – его отменяют!.. экспортируют продукты, а Россия погибает от голода»[187].

Согласен с Джузеппе Боффой: прегрешения Бесо Ломинадзе и Николая Чаплина на Кавказе, Сергея Сырцова в Совмине РСФСР, Лазаря Щацкина и других партийцев ленинского призыва, скорее всего, заключались в том, что они старались приостановить, замедлить темпы коллективизации. Нутром чувствовали: война против крестьянства и сопровождающая ее «дикая урбанизация» ставят точку на международном характере Красного Октября, на грезах о мировой революции, на минимуме внутрипартийной демократии, существовавшем в 20-е годы.

С тех пор Сталина старые партийцы стали сравнивать с Чингисханом.

До того как добраться до партийной элиты, карательные органы режима в рамках так называемого «кулацкого приказа» занялись вылавливанием и уничтожением остатков старых городских слоев (царских офицеров, судей, городовых, купцов, дворян, почетных граждан).

В 1928 году, когда Николай прощался с комсомолом, в его рядах было около двух миллионов юношей и девушек, в основном крестьянского и пролетарского (в советском смысле слова) происхождения, и они, конечно, были активно задействованы в революции сверху. Было еще четыре миллиона юных пионеров, родившихся при советской власти.

Москва 30-х годов, писал возвратившийся из первого заключения на Урале Варлам Шаламов, была городом страшным: бесконечные очереди, пустые полки, заградительные отряды вокруг города, «закрытые распределители для привилегированных и надежных». От изобилия нэпа и былых свобод не осталось и следа[188].

Отозванный с Кавказа, «пропесоченный» в ЦК партии, раскритикованный на комсомольском съезде, единогласно выгнанный из почетных комсомольцев, Николай Чаплин, видно, понимал непрочность своего положения, неясность будущего.

Сужу об этом по одному эпизоду. В начале 30-х годов был арестован наш дальний родственник, чья подпись, рассказывала моя мама, стояла на советских червонцах. Посмотрел в Сети: это был, значит, Захарий Соломонович Каценеленбаум, которого обвиняли по делу «контрреволюционной меньшевистской вредительской организации в Госбанке СССР» и 25 апреля 1931 года приговорили к пяти годам ИТЛ. У него остались дети, на семейном совете решали, что теперь делать: брать их к себе или нет? Другие колебались, а Николай сказал: «Берите и не раздумывайте. Неизвестно еще, что будет с нами и с нашими детьми».

1 декабря 1934 года происходит событие, которое перевернет жизнь страны. Убитый в этот день Сергей Миронович Киров хорошо знал и ценил Николая еще со времен его работы на Кавказе в начале 20-х годов. Он был его партийным покровителем (таким, каким для Ломинадзе являлся Орджоникидзе), ценил организаторские способности Николая, его скромность в быту, заботился о создании для него нормальных условий работы. Анастас Микоян передавал отзыв Кирова и Орджоникидзе о Николае: «Настоящий коммунист, превосходный работник, отличный товарищ»[189]. Александр Тамм, который в тридцатых годах жил вместе с семьей Чаплиных в Ленинграде, в огромном доме на Каменноостровском проспекте, вспоминает, как любовно относился к Николаю ленинградский вождь: «Он, Киров, на каком-то активе сказал нам: “В Ленинград скоро приедет отличный работник Николай Чаплин. Будет работать начальником политотдела Мурманской дороги”».

В семейном архиве сохранился любопытный документ на бланке политотдела Мурманской железной дороги, датированный 2 октября 1934 года (менее чем за два месяца до убийства Кирова) и адресованный Кирову: Николай жалуется на простой вагонов по вине некого Невдубстроя, недогрузившего за сентябрь торфом 476 вагонов:

«Невдубстрой не принимает никаких мер к рационализации выгрузки торфа и превращает вагоны в склады на колесах…

Прошу этот вопрос поставить на Секретариате Обкома с вызовом руководителей Невдубстроя и Мурманской ж.д.».

На документе стоит резолюция Кирова от 4 октября 1934 года: «На срочное рассмотрение».

Неизвестно, состоялось ли до убийства Кирова «срочное рассмотрение», стал ли Невдубстрой после него быстрее отгружать торф, или – что более вероятно – число «складов на колесах» продолжило расти.