Обреченный на смерть

«А хрен вам с горчицей по морде размазать! Я за жизнь свою еще поборюсь, „папенька“, и устрою там-тарарам!»

— Бумагу бери и перо! Мой бред ведь записывал?! Что затрясся, сукин сын — думал, не узнаю?!

— Прости, милостивец, не погуби…

— Не трясись, овца! А теперь записывай аккуратно за мной. И смотри — все в точности пиши, слово за словом! И помни — с этой секунды не я, а сама смерть за тобой взирать будет, топором палаческим играя. Ибо те слова, что ты запишешь, токмо для одного царя предназначены, и кто о них узнает, казнен будет немедленно. Пиши, иуда себе приговор…

Алексей с ухмылкой смотрел на бледного как смерть слугу — тот дописал последние строчки и сидел на лавке, тело заметно трясло дрожью. Действительно, такие тайны писцам знать смертельно опасно — любой монарх, а тем более, такой как Петр, сразу же прикажет голову отрубить, во избежание «утечки информации», так сказать.

— Не трясись, тварь! Я с твоего листа сейчас собственной рукой текст перебелю. А то я буквицы подзабыл, и как их правильно в слова складывать в письме. Теперь по твоему тексту сам напишу! А ты в углу посиди, гаденыш, мы с тобой разговор еще не окончили, тварь, паскуда.

— Милостивец, так это боярин приказ мне отдавал…

— А ты кому служил?! Мне али Толстому?! Так что сиди и сопли жуй! И помалкивай — если кто узнает, что ты письмо это знаешь — подыхать будешь жуткой смертью, сам понимаешь.

Текущий по смертельно бледному лицу пот, закатившиеся глаза, трясущиеся ручонки говорили о том, что слуга осознал, какая участь ждет его в самое ближайшее время.

— Вот и ладненько, — Алексей размашисто расписался — теперь можно было не бояться за подпись и за изменившийся почерк. На порчу ведь многое можно скинуть, как и на потерю памяти, которая может всплывать в голове «пластами». Типа — тут помню, а здесь не припоминается.

— Позови Толстого и офицера — капитана Румянцева. Он здесь?!

— Да, ваше высочество! Приехал токмо.

— И скажи им, что царевич плох, очень слаб, страдает. Падучая может начаться, как у его отца, царя. Не трясись — эпилепсия штука такая, никто знать не может, когда она начнется. Видел ее у государя?! Как от нее припадок у Петра Алексеевича начинается?!

— Ви… дел…

Зубы стучали как кастаньеты, по лицу заструились капли пота — до слуги дошло, что если царевич скажет хоть полслова, то его не просто убьют, умирать будет долго и погано.

— Вот и скажешь им, что в припадок я впал — ударил тебя, кровь пустил. А теперь в себя пришел и их к себе зову. И скажи, что царю письмо сел писать, руки трясутся — вон, сколько клякс я на бумаге оставил. А теперь иди, и смотри — все в точности передай.

— Все, сделаю милостивец, все, будь надежен!

Слуга кланялся как китайский болванчик, низко и до пола. На колени бы шлепнулся, но на кулак поглядывал боязливо. А глаза стали не наглые, а преданные, прямо собачьи.

— Пшел вон! И смотри, не напутай — тебе самому боком выйдет. Давай, топай, и приведи эту сладкую парочку, гуся да цесарочку!

Предателя как ветром сдуло, Алексей же, взяв исписанный слугой черновик, аккуратно сложил его и спрятал под подушки. Усмехнулся — не так и важно какие «терки» пойдут у него с отцом, но бумажка эта вызовет многие дела, как хорошие, так и совсем плохие, для некоторых персон опасные для их собственной жизни. С расчетом на психологию написано. Тут нужно книги, поблагодарить, которых им было много прочитано. Благо в библиотеки ходил постоянно, инвалиду ничего другого не остается кроме чтения, да размышлений над прочитанным.

Усевшись за стол, Алексей сделал вид, что пишет, а сам прислушивался к шагам в коридоре. Теперь отступать было некуда — борьба пойдет до последнего, и он свой ход сделал.

«Позиция, что избрал настоящий царевич, проигрышная априори. В таких ситуациях нельзя отдавать инициативу противнику, нужно ее перехватывать и нападать самому. А на что правитель обратит внимание, прежде всего — на непутевого сына, или на злато-серебро, что можно получить за его взбрыки?! Та еще задачка, из курса высшей политологии!»

Алексей усмехнулся, макнув гусиное перо в чернильницу. Писать им было очень неудобно, а искусство затачивания, как он посмотрел, требовало немало умения. Так что текст письма, собственноручно написанный, страшен как явление чекиста к недобитой буржуазии с маузером в руке.

Раздавшиеся торопливые шаги заставили напрячь все нервы, свив их жгутами — сейчас требовалось филигранно отыграть партию. И когда дверь за его спиной раскрылась, и, осознав, что ввалилось несколько человек, он, макнув перо в чернильницу, размашисто написал последние слова и поставил подпись. Отбросив перо в сторону, Алексей повернулся…

Глава 12

— Доброго вечера, господа. Дела государственные!

Алексей встал во весь свой не столь и маленький рост — он был выше на голову Толстого, а вошедший с ним капитан Румянцев доставал ему макушкой едва до переносицы.