Обреченный на смерть

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «КАЖДОМУ СВОЕ» Декабрь 1717 года

Глава 1

— Скоро прибудем, государь, стрелецкий столб стоит — их в трех верстах ставили — железная доска уже проржавела.

— Смотреть не будем, тут и так на нас со всех сторон смотрят, — буркнул Алексей, понимая, что такой поступок априори будет выглядеть в глазах обывателей подозрительным — с чего это драгуны братской могилой мятежных стрельцов интересуются.

Внутри все кипело от гнева — долгий путь в Москву вел через оккупированную, запуганную донельзя собственной армией, что преданно служила царю, страну. В глаза повсеместно бросаются следы казней, самых разнообразных — виселицы, колеса, воткнутые в землю колья, вкопанные бревна. И везде останки множества несчастных, что приняли жуткую смерть — истлевшие, прогнившие, но теперь окаменевшие от мороза. Их было приказано не убирать — царь старался усилить вящий испуг у своих верноподданных.

«Знакомая по книгам картина — управление социумом путем его превентивного устрашения, выражаясь ученым языком. Слишком много недовольных установленным режимом, и если бы они имели возможность организоваться, то давно бы свергли Петра, но царь им просто не дает такой возможности, бьет сразу и страшно.

Причем даже по символам возможного сопротивления!

Дернулась царевна Софья со стрельцами двадцать лет тому назад — всех замучил и истребил, разогнал, чтобы память забылась. Причем преследовали неутомимо — последних стрельцов, участников мятежа, которым повезло скрыться — нашли недавно и колесовали!

Астраханским повстанцам объявил о милосердии — и сразу последовали казни сдавшихся, царь ведь дал слово, сам может взять обратно. Булавинцев в крови утопили, только Игнат Некрасов несколько тысяч повстанцев и казаков за Кубань увел. Везде ловят беглых и разбойников, клеймят, на строительство Петербурга посылают. И никого и солдат не колышет, что добрая половина схваченных никакого отношения к криминалу не имеет.

Один приказ — сволочь на Неву побольше сволочи! Вот такой каламбур печальный получился!

И по церкви ударил с размаху — чтобы не дать ей возможности выступить против реформ. Потому пост патриарха упразднил, ввел, по сути, коллегию, пусть и назвал Синодом. Землевладение церковное сохранил, но доходами иереи не могут воспользоваться — они оседают в Монастырском приказе. А без денег заговором вызревать как-то затруднительно, особенно когда везде трупы казненных наблюдать можно.

Вот потому народная молва сделала символом сопротивления царевича Алексея — против его воли. Не готов был парень к выполнению подобной роли, не по Сеньке шапка. А для „папеньки“ сильнейший раздражитель, терпел его до поры и времени.

Пока собственного сына супруга ему не родила, или Виллим помог самодержцу в этом деле. Женат будущий император на шлюхе, что бывшими никогда не бывают, сделался самым жалким рогоносцем, особенно на фоне своей патологической жестокости.

Так что Алексей был обречен, рано или поздно, но та свора петровских прихлебателей, что из грязи в князи пролезла, его бы погубила. И неважно как — оклеветав перед отцом или отравив. Способов для этого много, выбор средств самый широчайший!

И следует удивляться тому, что зашуганный отцом и такой жизнью царевич решился на „рывок“, уйдя за границу. Но рабскую сущность не вытравишь — поверил уговорам и клятвам отца и вернулся обратно, на собственную погибель. А сам судебный процесс составлен в виде „круговой поруки“ — раньше царь привлек для казней стрельцов бояр как палачей, а теперь господ сенаторов — и те без дискуссий вынесли смертный приговор.

Кровью снова всех повязал!

Жаль, не помню толком, сколько народа на казни пошло по делу царевича вместе с ним, мыслю что немало — от епископов до классных персон, от монахов до слуг. Они ведь к нему как мотыльки на огонек подтянулись и все — спалили себе не только крылья, но и жизнь!»

Алексей чуть покачивался в седле — он привык к верховой езде, или само тело помнило прежние навыки — даже шпагу держал в руках более уверенно, что ли. Он сейчас и думал, и с горечью рассматривал Москву — словно огромная деревня она была на окраинах, чем то старый Иркутск с его двухэтажными бревенчатыми особняками и обычными усадьбами походил на вот эту нынешнюю Первопрестольную.

Дальше виднелись каменные палаты весьма затрапезного вида — Петр везде запретил каменное строительство, кроме любезного его сердцу Петербурга. Совсем вдалеке виднелись маковки башен Кремля, куда, понятное дело, он и не думал соваться. Путь его лежал к своему ближайшему родственнику, вернее, самому влиятельному из них, кто сейчас находился в Москве — брату матери Абраму Федоровичу Лопухину.