Обречены воевать

Постановление о мегарянах явно обострило отношения со Спартой до предела, однако Перикл рассматривал эти санкции не как провокацию, а как необходимый компромисс[125][126]. Уступка не пошла бы на пользу городу. Поскольку население Афин не желало поддаваться требованиям Спарты, Перикл разумно заключил, что отмена постановления может оказаться опаснее, чем его принятие. Если постановление будет отменено, а Спарта все равно объявит войну, то Афины не просто лишатся преимущества, но и будут опозорены. Поэтому Перикл подчинился давлению народа и, вопреки собственному желанию, стал готовиться к войне.

Ни одна из сторон не имела явного военного преимущества, но обе нисколько не сомневались в собственных возможностях. Спартанцы, давно забывшие о сокрушительных поражениях, не смогли верно оценить масштабы военно-морского могущества Афин. Позднее в спартанском народном собрании было сказано, что, дескать, не составит труда победить афинян, сжигая их поля и зернохранилища; при этом как-то забылось, что афинский флот наверняка обеспечит доставку припасов морем. Между тем афинское правительство, которое десятилетиями копило золото, пребывало в убеждении, будто победа гарантирована заранее. Перикл подсчитал, что Афины способны продержаться в осаде три года, если понадобится; этого времени было более чем достаточно, как он полагал, чтобы разгромить Спарту, – возможно, подстрекнув к восстанию илотов. Среди всех участников событий лишь спартанский царь Архидам проявил истинную мудрость, предсказав, что ни одна из сторон не имеет решающего преимущества и что война между ними затянется на срок жизни целого поколения.

Война оказалась именно такой губительной, как и предвидел Архидам. Три десятка лет кровопролития между Афинами и Спартой покончили с золотым веком древнегреческой культуры. Порядок, сложившийся после персидских войн, основанный на согласованных ограничениях и подкрепленный балансом сил, рухнул, ввергнув греческие города-государства в хаос насилия, вообразить который не могли даже драматурги, охотно живописавшие всевозможные ужасы. Например, после захвата Мелоса афиняне перебили всех взрослых мужчин, а женщин и детей обратили в рабство, нарушив тем самым неписаные правила боевых действий, соблюдавшиеся на протяжении столетий. Этот эпизод войны увековечен в так называемом «мелосском диалоге» в труде Фукидида. Афинский посол так передает суть realpolitik: «…мы не оправдываем и не делаем ничего противоречащего человеческой вере в божество или в то, что люди между собой признают справедливым. Ведь о богах мы предполагаем, о людях же из опыта знаем, что они по природной необходимости властвуют там, где имеют для этого силу. Этот закон не нами установлен, и не мы первыми его применили. Мы лишь его унаследовали и сохраним на все времена. Мы уверены также, что и вы (как и весь род людской), будь вы столь же сильны, как и мы, несомненно, стали бы так же действовать»[127].

Главный итог войны таков: она принесла гибель афинской империи. Спарта вышла из войны победительницей, но подорвала свои силы, ее союзы начали распадаться, а богатство сильно истощилось. На добрых две тысячи лет греки утратили способность к добровольному объединению. Пелопоннесская война и исходный образчик «ловушки Фукидида» оказались, если угодно, водоразделом, причем не только греческой истории, но и истории западной цивилизации.

Была ли война неизбежной?

Почему соперничество между двумя великими державами Греции в конечном счете привело к войне, которая уничтожила все то, что было значимо и дорого для каждой из них? Согласно Фукидиду, фундаментальное объяснение заключается в глубине структурного напряжения между крепнущей и господствующей силами. Поскольку это соперничество вело Афины и Спарту к непрерывному противостоянию, в обеих политических системах громче всего звучали националистические призывы, гордыня росла, рассуждения об угрозе со стороны противника становились все актуальнее, а те лидеры, которые стремились сохранить мир, постепенно оказывались в изоляции. Фукидид выявляет три основных стимула этой предвоенной динамики: национальные интересы, страх и честь.

С национальными интересами все достаточно просто. Выживание государства и его суверенитет в принятии решений относительно собственных дел суть общепринятые условия стратегии национальной безопасности. Поскольку беспрерывное возвышение Афин стало угрожать союзникам Спарты, как объясняет Фукидид, Спарта сочла, что текущая ситуация перестала быть приемлемой и что у нее нет иной альтернативы, кроме войны. Одним словом («страх») Фукидид напоминает нам о том, что описание структуры реальности не отражает историю целиком. Объективные условия следует соотносить с действиями людей, а люди, как известно, во многом подвластны эмоциям. В особенности страхи нередко внушают заблуждения доминирующей силе и преувеличивают опасности, тогда как самоуверенность крепнущей силы порождает малореалистичные ожидания и побуждает рисковать.