Обречённая

Коулсон уверен, что мы причастны к тому, что сотворила А2, поскольку действовали вместе. Неужели их преступления правда ложатся на наши плечи?

Они убили людей. Значит, нас всех будут судить как убийц?

Я раскачиваюсь из стороны в сторону, пытаясь от всего отгородиться. Холодные стены крохотной камеры теперь будто сжимаются. Здесь я проведу всю оставшуюся жизнь? Хочется кричать «выпустите меня», но я не поступлю так, как хочет Коулсон.

Неужели никто ничего не знает?

Да, никто ничего не знает.

6. Ава

Суд начнется лишь через несколько дней. У сторон не будет представителей, и подготовка не затянется на месяцы.

По телевизору покажут только исполнение приговора. Поэтому нам остается лишь ждать.

Школа помогает отвлечься, но эта обычная уверенность кажется неправильной.

Воздух больше не пропитан силой и предчувствием ожиданий, исчезло ощущение, что все возможно. Но мы продолжаем жить, а что еще остается?

Ученицы тенями скользят из класса в класс, не поднимая глаз. Отсиживают положенные уроки, прилежно делают заметки или перемещают пробирки с реактивами на уроках химии.

Кажется, будто все ученицы, вся школа и даже весь город разом задержали дыхание и ждут вместе со мной. Ждут, что случится дальше.

7. Сэм

– Саманта Луиза Грегори, Лукас Дэниель Экономос, Дайша Салах Кхан и Джуро Адачи, встать.

Тяжелые цепи на лодыжках звякают и клацают, когда мы поднимаемся. Голова кружится и все еще болит после удара. Тот день у всех оставил раны.

Нас судили вместе и наказание будут исполнять для четверых. Как и сказал Коулсон, они решили, что мы действовали по сговору, поэтому должны разделить вину за случившееся, хотя все сказанное в суде едва ли относится к действительности, но нам не позволили говорить. Друг с другом тоже, но я чувствую взгляд Лукаса, его вину: глаза буквально кричат «прости» – так же я смотрю на Дайшу. Она оказалась здесь по моей вине. А Джуро поглядывает на меня победоносно и горделиво.

– Вас обвиняют в следующих преступлениях.

И следует длинный список.

Убийство семи человек. Еще больше покушений на убийство и нанесений тяжких телесных повреждений. Подстрекательство к убийству. Криминальные нарушения. Насильственные протесты. Бунт. Подстрекательство к бунту.

Добравшись до конца списка, судья переводит дыхание.

– Вас приговаривают к смерти через повешение.

– Нет, вы не можете так поступить! – это Лукас. Даже в цепях он умудряется вывернуться и обратиться к камерам, чтобы сказать сторонникам «БЕДЫ» – боритесь.

Его утаскивают прочь под всхлипывания Дайши и смех Джуро – он правда смеется или это истерика? Наверное, и то и другое. Какая-то ненормальная часть его сознания думает, что он одержал победу. Но он тоже умрет. Может, этого он и добивался.

А я онемела.

8. Ава

Я прошу разрешения увидеться Сэм в Новой лондонской тюрьме, где их удерживают. Но посетителей к ним не допускают.

Я снова и снова звоню ее отцу, домой и в Вестминстер, но меня не соединяют. Никто со мной даже не говорит.

Наконец я иду к ним домой. Звоню в ворота, через которые меня радушно пропускали, сначала как репетитора Сэм, а потом и как ее подругу.

– Да?

– Это Ава Николс. Хочу поговорить с Мертоном Грегори.

Пауза.

– Его нет дома. Вам назначено?

– Можно назначить?

Еще пауза.

– Подождите.

И внутри зарождается надежда, что он дома, что все-таки увидится со мной.

Но внешние ворота открываются, и выходит Пенни.

– Ава, здравствуй. Что ты тут делаешь?

– Мне нужно увидеть Сэм. Очень нужно! Прошу, помогите. Не могу пробиться ни к ее родителям, ни в тюрьму…

– Забудь, Ава. Уходи. И больше не звони и не приходи сюда, – в ее взгляде неподдельное сочувствие. – Это для твоего же блага, Ава. Сэм точно не хотела бы, чтобы ты попала в неприятности. А теперь иди.

– Но…

– Иди.

Она исчезает за воротами, а я, спотыкаясь, плетусь прочь.

9. Сэм

– К тебе посетитель.

– Что? – Я пугаюсь. Нам сказали, что до казни никого не пустят. До этого приходил только Коулсон. – Кто?

– Заместитель премьер-министра Грегори.

– Папа.

Надзиратель ничего не отвечает, просто ждет, когда я поднимусь и последую за ним в открытую дверь. Мне хочется отказаться. Мне, в общем-то, нечего сказать отцу.

Но какой теперь смысл спорить?

Я иду за надзирателем по коридору.

Он открывает дверь в маленькую комнатку, где уже ждет папа. Надзиратель караулит снаружи. Надо же, я ведь опасная и жестокая преступница.

– Саманта.

– Папа.

Мы смотрим друг на друга.

Он качает головой.

– Как ты могла?

Меня так и подмывает спросить: «А ты?» – но я лишь качаю головой.

– Думаю, теперь нет смысла это обсуждать.

– Действительно, – смеется он. – Собственная дочь. Сломала все, чего мы надеялись достичь.

– Ага, точно. Малолетняя саботажница. Берегись, я очень опасна, – у меня едва не вырвался смешок, меня одолевает какое-то безрассудство.

Он качает головой.

– Не знаю, что я тут делаю.

– И я.

Я смотрю на него и, кажется, жду, что он… заплачет, пожалуй. Скажет, что у него не было выбора, что его вынудил Армстронг, что ничего нельзя было изменить.

А он, наверное, ждет, что я стану молить о прощении. И то и другое маловероятно, правда?