Обречённая воля. Повесть о Кондратии Булавине

— Пожёгное дело! — не успокаивался Пётр, — Мне люди надобны! Люди! Солдат мало! Работных людей мало! Денег мало! Во скольких губерниях что ни год — неурожай, а и уродится — некому убрать стало, то-то порядок! Откуда будут деньги? Вон Август-король заявился, как девица красная, мать его… По двести тысяч рубликов на год брал для содержания войску у меня, а толку? Карлушка ещё к Варшаве не приступал, а мой Август ко мне в Гродну прибёг! Вояки! Союзнички, сатанинский дух! Двести тысяч рубликов моих на год! А я эти рублики с крестьянишек по полкопейки сбираю! А тут ещё воровство! Молчишь! Небось, сам нечист на руку? А? Среди ворья живу! Вор на воре и вором погоняет! Только и глядят, чего худо лежит. Меншиков — вор! Ты — вор! Голицын — вор! Шереметев — лентяй и вор! Апраксин, сухопутный енерал — пьяница и тоже вор, да по сынкам его давно петля плачет! Шеин, круглая борода, украдёт и не покраснеет! А Головин? А Гагарин? Все! Казнокрады! Как мне с вами жить? А? Убегу к немцам в слободу, запрусь там — и пропадай всё пропадом! Я проживу! Мне, что ли, всё надо? Не мне! Мне хватит на свой век. Так-то, как батюшка мой да деды жили, я проживу, а Россия во вшах как ползала, так и будет ползать. Так и надо ей, долгополой! Брошу всё! В монастырь уйду во след тебе!

— Я не пойду, государь…

— Не пойдёшь?! А кто за тебя кровь станет замаливать? Кто? Я, что ли? На мне своей предостаточно есть!

Ромодановский знал, что в такие минуты не следует перечить царю, он пожалел о своих словах, но выждав, когда монарх выкричался, покорно сказал:

— Грешны, государь… Грешны, да только и немцы не святы.

Ромодановский имел в виду Анну Монс, первую любовь Петра, и всех её родственников, саранчой налетевших на Москву, однако прямо не осмелился сказать, пока не уловил вопросительный взгляд царя.

— У меня в Преображенском сидят тридцать колодников по делу Анны Монцовой, государь…

Выражение растерянности исчезло тотчас с татарски скуластого лица Ромодановского. Брови загадочно изогнулись, а глаза в их дальновидном прищуре холодно остановились за непроницаемой дымкой государственной тайны.

— Говори!

— Имею подозрения, государь, да и люди, коих приводили ко мне на Москве в Елинскую башню, с первого огня признались, что-де сродственники Анны Монцовой, тако же и сёстры её зело пользовались своим авантажем…

Возок наклонило, занесло правым боком. В оконцах распахнулось подмосковное поле, а за ним, уже совсем близко, первые избы города. До сознания тотчас дошёл голос Ромодановского, но смысл был ещё непонятен.

— Что ты сказал? — встряхнулся Пётр.

— Я говорю, заприметив твоё расположенье монарше к Монцовой Анне, сродственники её зело много позволяли себе лишнего. Они неприметно вымаливали у тебя то одно, то другое благоволение — поначалу одному купцу дали торговлю беспошлинную, потом другому позволено было ехать в Персию, потом третьему даден был торговый двор в Нове-городе… Большие-де тыщи — колодники с огня сказывали — идут к Монсам мздою за то их вспоможение своим соотечественникам. Вона куда та дверь-то отворялась!..

Пётр нетерпеливо махнул рукой — молчи, это, мол, прошлое, ему уж не повториться.

— Я велел тебе вызнать доподлинно. Вызнал?

— Про что? — Ромодановский двинул обнажённым черепом, шевельнул при этом, как лошадь, ушами.

— Да про Монцовых! Про Монцовых же! — крикнул Пётр, раздражаясь от его непонятливости и от этого неприятного разговора.

Ромодановский сморгнул иод взглядом монарха, кинул полным пальцем по лезвию чёрных усов.

— То доподлинно, государь…

— Ну!

— Снюхалась Монцова с прусским посланником…

— Казерлинг? — дёрнул щекой. — Кто видел?

— Он сам признался Лефорту, что-де виновен в несчастье обеих сестёр.

— Несчастье! — фыркнул Пётр. — Возьми её под арест! Припугни шлюху!

— И долго держать велишь?

— Подержи… Пока. А Шафирову я скажу, дабы в кирху позволил ей ездить с женщинами. Ты не держи, когда — в кирху! И хватит про то! Хватит!

Однако Ромодановский решился спросить, подумав:

— Ещё, государь, колодники те… Они признались на огне, что-де Монцово семейство прибегло, да и не раз, к советам разных московских ворожей, дабы приворотить тебя к Анне их…

«Дурачки! Она сама меня приворотила тогда…»

— …все они, государь, сделались после твоих милостей высокомерными зело. Невозможно, скажу тебе, государь, довольно надивиться, с какою неблагодарностию они злоупотребляли твоею благосклонностью…

— Чего надо? — не разжимая плотного оскала зубов, выдавил Пётр.

— Чего велишь над ними?

— А велю то: которые сидят по делу Монцовой колодники, тем колодникам решение учинить с общего совету с бояры, да по их винам взаправду, смотри! Накажи, чего они будут достойны! — кинул подбородком в грудь. Насупился. — Чего про моих слова не молвишь?

— Все живы-здоровы! — оживился Ромодановский. — Тебя ждут с превеликою охотою.