Обречённая воля. Повесть о Кондратии Булавине

— Вон ведь ты какой, Антип: пришёл — ниже травы, тише воды, а тут — на тебе! Распахнулся во поле на всю волю! Недаром тебя народ-то голубит, — без зависти заметил Василий.

— Так уж на Руси повелось: кто народ веселит, за того весь белый свет стоит.

— Вот по весне пашню заведём, тогда и вовсе весело жить станет, — сказал Василий.

— Истинно пашню! — дёрнулся Антип. — Земля тутошняя — клад!

Они просидели дотемна. Говорили о будущей жизни, а по всему городку — то тут то там — постукивали мужики по косам. На самом краю стучал топор последнего беглеца — то был стрелец, ушедший из Азова.

Ночью в воротах городка послышался грохот. Поднялась тревога. Все от мала до велика похватали топоры, копья, вилы, ружья и кинулись к стене. Когда вспыхнули факелы, жителям городка открылась подошва их деревянной стены, а у самых ворот — солдатские треуголки. Холодно поблёскивали над плечами солдат штыки.

На стене опешили. Внизу заревели бабы, им вторили дети.

— Тихо! Не пустим супостатов! — крикнул Василий Блинов.

— Сдохнем, а не пустим!

— Не вернёмся на Русь!

— Крепите ворота! Не пустим! — галдели со стен.

— Пустите, бога ради! — послышалось из-под стены, — Мы солдаты, да не царёвы!

— Али вы турки? — спросил Антип.

— Не верим! Обманством взять вознамерились! — прокричал Василий Блинов.

— Нету обманства в нас! Истинно говорим, люди добрые. Пустите нас. Мы не царёвы, мы беглые! Из Астрахани шли да и подались на Дикое поле.

На стене посоветовались, потом Василий крикнул:

— Почто нахлынули?

— Жить пришли заедино с вами! Пустите!

— Много ли вас? — спросил Антип.

— Душ сорок, остальные по полю разбрелись розно!

— Коли жить пришли да с миром — кидайте ружья через стену!

Ружья тотчас полетели через стену. За ружьями — подсумки с порошницами. Кто-то из солдат бросил даже свою шапку.

На стенах городка страх тотчас сменился радостью: в городок, что ни говори, прибыла сила!

Никто в эту ночь не уснул. В домах, где приютили беглых солдат, горела светцовая лучина, и после первых сторожких вопросов стало ясно, что солдат — тот же крепостной человек. Ушла опаска. Пошли расспросы. Полились рассказы, строились планы — где уж тут уснуть!

Старший из солдат хлебал щи в ветошном шалаше около дома атамана. Большая кость дикой козы торчала из долблёной деревянной миски. Солдат придерживал её крупной загорелой ручищей, оставляя напоследок, и часто черпал ложкой — огромной, липовой, похожей на черпак. Он, видимо, простыл на росах, но над горячими щами отошёл, оттаял, часто хлюпал носом, косился на дочек Василия и не мог настроиться на разговор. Хозяин его не торопил. Присматривался. Солдат отвалился наконец от широкой столешницы, занимавшей полшалаша, перекрестился по степной привычке на сторону, и в благодарность хозяевам заговорил:

— Ныне мы не слуги государю! Да и какой он государь? Говаривал мне один ладожский стрелец. Встретил будто бы он старца на дороге из Нова города, и был промеж них разговор подушный. Старец тот сказывал: какое, мол, ныне христианство? Ныне вера всё по-новому. Сам государь — не государь. Он льстец, антихрист, рождён от нечистой девицы, писано об нём именно в книге Валаамских чудотворцев, и что он головою запрометывает и ногою приволакивает — то его нечистый дух ломает. Стрельцов он переказнил за то, что они его еретичество знали. О! Умный тот старец был! Я живу, говорит, в Заонежье, в лесах, ко мне летней дороги, сказывал, нет, а есть дорога зимняя, и то ходят-де к нему на лыжах.

Семья Блинова слушала не дыша — интересно и страшно, и… что-то будет? Не конец ли свету приходит?

— Говаривали мне беглые люди в степу, — продолжал солдат, — что-де неспроста с нашим царём припадки ходят: от нечистой девицы и плод нездоров. А она, царица-та, и вовсе не царица была, а еретица суща — всё девок рожала.

Солдат покосился на дочек Василия, на жену, стоявшую строго — в платке до бровей, — перевёл взгляд на мальчишку и заговорил о страшных делах веселей, будто рассказывал совсем не страшные истории.

— Ныне все указу ждут, по коему не токмо мирских, но самого митрополита заставят немцы мясо есть и по средам, и по пятницам, и меж говенья, и в великий пост. А за всем тем по указу тому будет следить и в исполненье приводить всё тот же еретик Ментиков.

— И за что царь возлюбил его? — вздохнул Блинов.

— Вестимо, за что! Просто ль он пожалован? Не просто! Он тоже, сказывали, от Христа отвергся, для того от государя имеет милость превелику.

— Хоть бы сдох! — промолвила жена Василия.

— Не сдохнет! — возразил солдат, наморщив тёмный крепкий лоб и глядя, как сынишка Василия меняет в светце лучину. — За нехристем беси ходят и его берегут для греха людского. Солдаты видели его на приступе, так пули, говорят, отскакивали от него, гороху подобно!

— Осподи! — перекрестилась жена Василия и следом за ней — все дети.

— Нету людей без смерти, — веско сказал Василий, выпрямляясь и глядя на солдата сверху. — Спать пора, служивый.