Обречённые на мытарства

– Всё это по божьей воле, Евдоха, – сказал Марк однажды, навестив семью на выходные, и как-то странно взглянул ей в глаза. И только чуть позже, когда он, выпив несколько рюмок вина, разговорился, Евдокия поняла, что означал этот пристальный взгляд. Расспрашивая о семейных делах, он обмолвился, что всё время, пока работал в Шайтане, просил помощи у Бога. И только благодаря постоянным молитвам, Господь смилостивился над их семейством. Иначе как объяснить, что из нескольких десятков мужиков именно его отправили сюда? А Раису без лишних вопросов приняли на хорошую работу? Глядя перед собой в одну точку, Марк задумчиво спросил:

– А почему бы и тебе, Евдоха, не уверовать в Бога?

Евдокия долго молчала, потом мотнула головой из стороны в сторону и сказала тихим извиняющимся голосом:

– Нет, Марочко, не смогу я запомнить эти чёр…заковыристые молитвы. И Библию мне не одолеть, потому как неграмотная я. Будет с меня и того, что русский язык с горем пополам освоила. А без понятия божьего смысла, какая из меня верующая? Креститься, да кланяться неизвестно во имя чего, у меня не получится. Ты, Марочко, прости уж свою жинку-безбожницу. Не нужна мне слепая вера. Доживу я свои годы и без Бога, как-нибудь, – Евдокия положила покаянную голову на грудь мужа, притихла. После небольшой паузы, продолжила:

– Грех человека ведь не в том, что он не верит в Господа, а в его скверных поступках и мыслях. Так я разумею. А я их при жизни своей не совершала, злобных мыслей в голове отродясь не держала. С детства трудилась от зари до зари, была послушной отцу и маме. С тех пор, когда ты взял меня в жёны, я была преданной и верной только тебе. Не грешна я перед Богом.

Марк не стал настаивать на своём и не упрекнул жену ни единым словом. Прощаясь на следующий день, он совершенно спокойно сказал:

– Ты права, Евдоха. Чтобы присоединиться к Православию, надо искренно верить во Христа. Иначе все твои молитвы не дойдут до него.

Этот разговор запомнился ей в мельчайших подробностях.

…Евдокия так и не уснула за ночь, ворочаясь с боку на бок бесчисленное количество раз.

Как только в окне немного посветлело, она встала, пошла к рукомойнику, умыла зарёванное лицо, посмотрела на себя в зеркало, принялась растапливать печь. Потом поставила на плиту чайник, налила в кастрюлю воды для овсяной каши, пристроила её с краю. Кашу Евдокия варила на воде, добавляя немного молока. Потом, уже раскладывая по тарелкам, она опускала в кашу крошечный кусочек масла.

В семь часов Евдокия принялась будить детей. Летом они спали на полу, на большом соломенном матраце, а зимой перебирались на дощатые полати за печкой. Начинала она обычно с Фроси, потому что та вставала с большим трудом.

– Фросюшка, просыпайся, пора вставать, – затрясла Евдокия дочь за плечо. – Уже пять минут восьмого.

Услышав голос матери, открыла глаза Василиса, потянулась, сладко позёвывая.

– Ванька, вставай, – толкнула она ладошкой в спину брата, спящего на боку, отвернувшегося от сестёр к стене.

– Угу, – буркнул Ваня, не открывая глаз.

– Чего, угу-то, вставай, давай! – сердито сказала Василиса. – Потом опять будешь злиться, что поздно разбудили. Поднимайся!

Фрося лежала с краю с закрытыми глазами, не шевелясь и никак не реагируя на происходящее.

– Фроська, а ты чего продолжаешь дрыхнуть? – возмутилась Василиса. – Тебе что, особое приглашение требуется?

– Отстань от меня, – подала голос сестра. – Переползти не можешь, что ли? Встала – иди, умывайся, а я ещё немножко полежу.

Через несколько секунд добавила в своё оправдание:

– Умывалка-то одна…не делится на троих…

– Фрося, вставай лежебока, – послышался из-за стенки голос матери.

– Сейчас, мамочка, ещё чуть-чуть полежу и встану…– уткнувшись лицом в подушку, еле слышно пробормотала Фрося.

Василиса осторожно переползла через ноги сестры, ступила на ступеньку лестницы, недовольно проговорила:

– Не можешь подниматься первой – поменяйся с Ванькой местами, сколько раз мне говорить тебе об этом! Каждый день, одно, и тоже. Мама, скажи хоть ты ей, чтобы поменялась местами с братом, поломаю я ей ноги когда-нибудь нечаянно.

Громкий разговор окончательно пробудил Ваню. Он придвинулся к Фросе, принялся щекотать сестру под мышками.

– Ванька, дурак, прекрати! – заверещала Фрося, извиваясь под щекотками брата. – Перестань сейчас же! Я кому говорю!?

– Ага-а, подействовало, кикимора болотная! Боишься щекотки? – радовался Ваня, не отступаясь. – Я тебя быстро разбужу, тетеря сонная!

Фрося ухватила брата за руку, навалилась на него всем телом, прижала к полатям.

– Ну, и что мне с тобой сделать, сморчок ушастый? – грозно проговорила она, защемив ему нос пальцами, словно клещами. – Нос оторвать, чтобы не совал его, куда не просят?

Ваня дёргался, пытаясь вырваться, но у него не получалось, сестра была сильнее его.

– Ну, ладно, хватит. Больно же, – взмолился он, наконец. – Совсем очумела, что ли? Пощекотать уж нельзя.

– Да, нельзя, – сказала Фрося, освобождая брата. – Щекочи себя, если хочется. Или, вон, Василису, ей, может, и понравится.