Обречённые на мытарства

– Твои новые платья, туфли, дорогие духи, разные безделушки – на какие шиши это барахло приобретается? И не говори нам, что это подарки, а в ресторан тебя водят за красивые глаза! – гневно выпалила Василиса.

– Представь, сестрёнка, но это правда, – беззаботно рассмеялась Фрося. – Вещи мне дарит Вадим, он же и в ресторан приглашает.

– С трудом верится, чтобы зрелый мужчина тратился на тебя, не требуя ничего взамен. Он либо использует тебя в своих тёмных делах, о которых ты даже не догадываешься, либо…, – Василиса замолчала, не сумев подобрать подходящие слова.

– Тебе, Вассочка, не приходило в голову, что мужчина может быть просто влюблён в меня? – Фрося продолжала стоять в той же вызывающей позе, только на лице у неё появилась ядовитая ухмылка.

– Ты сама-то веришь в то, что говоришь?

– Я не верю, я – знаю.

– Какая ты всё же дура, Фроська. Девятнадцать лет тебе, а ума в голове так и не появилось. Твой Вадим, небось, и в любви к тебе уже успел объясниться? И ручку целует при встрече?

– А вот это уже не твоё дело! – возмутилась Фрося и демонстративно удалилась в комнату.

– Жаль, что папа не слышит твоих слов, – с сожалением проговорила Василиса вдогонку.

– А что было бы? – послышалось из-за перегородки.

– Моментально бы выгнал всю дурь из твоей бестолковой головы.

Через пять минут Фрося вышла из комнаты в крепдешиновом платье с большими чёрными розами на белом фоне и направилась к зеркалу. От неё пахнуло дорогими духами.

– Ужинайте без меня, – сообщила она, рассматривая себя в зеркале, поворачиваясь то одной, то другой стороной. – У моей подруги сегодня день рождения, я приглашена на вечеринку по этому случаю. Вместе с Вадимом. Вернусь поздно.

– Ненормальная, – сказала в сердцах Василиса. – Правильно Ваня сказал: тупые мозги не наточишь.

– Чего-о?!

– Ничего. Иди, куда пошла.

– Спасибо за разрешение, а то бы без него я осталась дома, -Фрося застегнула ремешки на чёрных лаковых босоножках с повышенным каблучком, схватила сумочку и выскочила из квартиры.

– В кого она у нас такая беспутная? – произнесла мать вопросительно, вытирая фартуком непрошеные слёзы.

– Ни в кого, – уверенно ответила Василиса. – Это её Украина испортила. Пока мы тут побирались в голодный год, она наблюдала, как безбедно живет тётка Ксения. Видела её продуктовые пайки, в которых есть колбаса, сыр, масло, сахар. Это испортило нашу Фросю, ей тоже захотелось красивой жизни. Став продавцом, она увидела, что можно и здесь жить не хуже тети Ксении.

– Что же делать, доченька? – всхлипнув в очередной раз, спросила Евдокия. – Если ты уедешь учиться одна, Фрося совсем от рук отобьётся, никакой управы на неё я не найду. Пока ты со мной, она хоть и фыркает, но слушается.

– Ничего, мама, я её перевоспитаю, – убеждённо заявила Василиса. – Поедет она со мной, как миленькая. Даю слово. И ты будь с ней строже, а то слово поперёк боишься сказать.

Мать с надеждой посмотрела на дочь, затем встала, подошла к ней, притянула к себе. Она почему-то поверила словам Василисы. Поглаживая голову дочери маленькими и сухими натруженными ладонями, сказала:

– Какая ты у меня умница, Васса. Добрая и отзывчивая. Я и не заметила, как ты стала совсем взрослой. Как жаль, что папы нет с нами, он бы порадовался, увидев, какой стала его дочь.

На глазах Евдокии вновь проступили слёзы, она отстранилась от Василисы, подошла к окну, уставилась на улицу.

Вечер был теплый, в лучах остывающего солнца он казался удивительно ласковым. За окном стояла необычайная тишина, лишь изредка этот мирный покой нарушался коротким посвистыванием спрятавшихся где-то в глубине черёмухи невидимых пичужек. В распахнутые створки с реки начинал робко просачиваться заметно посвежевший воздух. Ближе к ночи, наливаясь речной прохладой, он вытеснял из барака тяжёлый застоявшийся запах, заполняя всё внутреннее пространство свежестью.

Мысли Евдокии перенеслись за тысячи километров отсюда, в село Шулимовка. Вспомнилась тихая и спокойная жизнь с Марком. Отчётливо всплыло в памяти, как он легко и непринуждённо решал любые домашние вопросы, оставляя ей лишь чисто женскую работу.

Только теперь, оставшись без мужа, она осознала, что была с ним, как за каменной стеной. Смиренная по характеру, Евдокия не вникала в дела Марка и никогда не перечила ему. Слово мужа было для неё законом. Тогда ей казалось, что супружеские отношения должны быть только такими, потому что мужское и женское начало заложено кем-то свыше, и нарушать пропорцию между ними не позволительно. Есть женская доля, и есть бремя для мужчины, посильное лишь ему.