Обречённый на одиночество. Том 1

– Вчера вечером я вернулся домой, оставив его одного на пасеке Овты… хотя и было предчувствие нехорошее… Он настоял, чтобы я ушел оттуда… И разве переубедишь такого?!.

– И только?! – облегченно вздохнул Имран. – Я-то думал, ты расскажешь сейчас действительно о каких-то ужасах. Тебя беспокоит, что полудикий Руслан, для которого лесная чаща и ночное кладбище – дом родной, остался на просеке, приятной и благоухающей, как ложе молодой вдовушки? Да вернется твой Руслан, поколдует в одиночестве под звездами и вернется. Пошли в дом.

– Имран, я действительно должен идти. А ты все равно, хотя бы ради меня, посмотри, может, в самом деле удастся что-то узнать. Не будет мне покоя, пока не найду этого человека.

– Ну, ты посмотри на него! – покачал головой Имран. – Хорошо, Алхаст, посмотрю, поспрашиваю, об этом не беспокойся… Надеюсь, мы с тобой тоже всерьез поговорим обо всех твоих таинственных делах, не откладывая это на твое обычное в последнее время «потом».

Имран пожал руку друга.

– Поговорим, Имран, обязательно поговорим. Только дай мне сначала самому во всем разобраться… Найди Руслана. Буду ждать известий от тебя.

Алхаст ушел, провожаемый беспокойным взглядом Имрана.

Вернувшись домой, он взял вязанку, принесенную из леса, и пошел в сад. В сторонке, у самого забора, выкопал небольшую ямку, аккуратно снимая и откладывая в сторону толстый слой дерна. В этой ямке развел костер, подложив под дубовые ветки сухие кочерыжки белой кукурузы.

Словно голодный хищник, пожирающий плоть молодой косули, огонь в одно мгновение управился с мягкими кочерыжками и занялся сухой древесиной. Алхаст все подкладывал и подкладывал дрова, а костер все разгорался и разгорался. Вскоре перед молодым человеком уже возник невысокий, горячий, огнедышащий вулканчик из объятых пламенем дубовых дров. И, подобно настоящему вулкану, выбрасывающий далеко вверх целые снопы искр.

Оставив костер догорать, Алхаст вернулся в дом. Набрав полный кумган воды, он вышел во двор и совершил омовение, по три раза тщательно промывая кисти, лицо, руки до локтей и ступни.

Подождав, пока последние капли с него не стекут на землю – а вытираться полотенцем он не хотел, боясь нарушить первозданную чистоту, волнующее таинство совершаемого действа – снова вернулся в дом и стал на молитву.

Специально для сегодняшнего дня Алхаст взял молитвенный коврик отца. Абу говорил, что коврик этот ему подарил истинно праведный человек, житель далекого горного аула, у которого он останавливался во время своих частых походов в горы. И наказывал, чтобы после его смерти коврик берегли как дорогую реликвию. Абу придавал ему мистический смысл. Благо праведного человека, добавлял он, не кончается даже после того, как могила его зарастет травой или холмик этот исчезнет вовсе, а надмогильный камень свалится от времени. Алхаст и сейчас чувствовал в этом коврике тепло отцовских прикосновений. Образ Абу, все время стоявший перед глазами, наполнял сердце сына благостным покоем, вызывая благородные, приятные душе и уму мечтания. Алхаст хотел, очень хотел быть похожим на отца. Люди его уважали, дети почитали. Для них, для всех его детей, он был самым чистым, самым мудрым и самым праведным человеком на земле. Какое бы горе, какая бы беда не случалась с ним или с близкими, родными ему людьми, никто и никогда не видел его растерянным или подавленным. «Все от Бога, кто знает лучше Него в чем благо, а в чем зло?! Кто может сотворить большую справедливость, чем Он! Хвала Всевышнему, хвала Тому Единственному, кто в состоянии заменить одно другим!» – таков был единственный ответ Абу любому испытанию. О, Вера! О, Чистая, бесконечно Глубокая Вера! Сколько раз отвечал Алхаст теми же словами отца на вызовы своей судьбы, пытаясь вернуть своему сердцу обычный, спокойный ритм. И мысленно, и тихим шепотом, и оглушающим криком. Все напрасно. Как бы ему самому этого ни хотелось, слепое сердце в груди Алхаста… этот комок мягкой, вязкой глины, смоченный весенним дождем и прокисающий в сумеречной тени глубокого ущелья… нет, как бы ему ни хотелось, сердце Алхаста не было сердцем Абу! Поэтому и слово Юсупан Абу так и не зацвело в сознании Абун Алхаста…

Алхаст некоторое время простоял молча, пытаясь вернуть в свое лоно мысли, мечущиеся из стороны в сторону, словно заблудившийся в ночи путник. С трудом справившись с этой нелегкой для него сегодня задачей, он воздел руки к небу и вслух обратился к Всевышнему: