Обрести себя

— Что? А ну, давай свою безрукавку сюда, да не бойся, не убегу. Вот так завернем часы, чтобы они были в темноте… Эх, жалко не ночь. Вот теперь посмотри, дедушка. Светятся? Или нет?

— Подожди. Что-то ничего не видно… Ага, вроде что-то сверкает. Комедия, в самом деле светятся!

— В этом вся хитрость, дед. А вы — кукушка, серебро! Зачем вам серебро, когда есть светящиеся циферблат и стрелки? Вот ночью, в любой темноте, взглянешь — и видишь, сколько времени. Вот до чего додумались люди.

— И сколько просишь?

— Сколько вы даете?

— Скажи сам, товар твой.

— Мне интересно слышать вашу цену.

— Двадцать пять.

— Сожалею, дед, но нам больше не о чем толковать.

— Двадцать восемь.

— У вас в селе все такие скупердяи?

— Ну, знаешь, парень! Если уж я скупой, то…

Старик обиженно махнул рукой. Илиешу этот дед кого-то напомнил. Кого же? Поэтому он стал уступчивей и решил больше, так сказать, не натягивать струну.

— Давайте тридцать — и часы ваши.

— Тридцать много, — заупрямился дед.

Так всегда — стоит тебе в чем-нибудь уступить, тебя же и за дурака принимают. Илиешу стало досадно, что, почувствовав симпатию к деду, он сбросил цену. Однако торговаться больше не хотелось.

— Эх, дед, неужели из-за двух рублей упустите такие часы? У нас в селе люди были сговорчивей.

— Не в обиду будет сказано, из каких краев будешь? — Старик, видно, старался оттянуть время, чтобы хорошенько подумать, прежде чем решиться на покупку.

— Со стороны Резины.

— Да ну? Я тоже оттуда.

— Из какого села?

— Валурены. Может, слышал?

— Да что вы! Я тоже оттуда!

— Нет, парень, ты что-то путаешь. Я бы тебя непременно знал, если бы ты был из Валурен.

— Но и я вас что-то не помню.

Илиеш поспешно спрятал в карман часы, словно они были ворованные, и вытер руки о штаны. Вот в каких обстоятельствах суждено было встретиться с односельчанином! Стыд! Но кто же этот дед? От смушек, которые тот держал в руке, исходил острый запах, уже почти забытый запах детства, который потянул за собой целый хоровод сельских ароматов — зеленой травки, свежей борозды, цветущих деревьев, дыма с огородов, где по весне сжигают прошлогоднюю ботву и ветошь… Исчезла «толкучка», пропала толпа суетящихся людей. Перед глазами встал Чертов курган, по зеленому склону которого паслось стадо серых, будто посыпанных пеплом, ягнят. Была весна, ягнята резвились, как детишки. Боже ты мой, как это он мог забыть свое село, как он мог потерять сладкую тоску по родным местам? И под чем погребено это чувство? Под ничтожными будничными заботами о прописке и желанием избежать столкновения с Чуликой или матерью! Как он мог забыть о Чертовом кургане, когда все самое дорогое в жизни находилось именно там, на его крутом склоне, на его макушке?

Робко, чтобы не спугнуть видение, он направился по улочкам села от калитки к калитке, заглядывая через заборы во дворы, стараясь узнать имя старика, который терпеливо стоял перед ним. Незнакомые ему люди выходили к воротам, объясняли Илиешу, словно чужому. От этого он испытывал какую-то радостную боль. Так исколесил он все село, пока на нижней окраине не наткнулся на стариковскую хатенку, покрытую соломой. На заборе здесь каждое лето сушились огромные лепехи кизяка. По обе стороны ворот поднимались высокие ореховые деревья, ветви свисали над улицей, затеняя ее от солнца. Под орехами журчал великолепный родник. И вкусная же была в нем вода! Она сбегала по узенькой ложбинке в огород, образуя там небольшой прудик, в котором плескались утки. Если надо было кому-нибудь варить фасоль, он шел с любого конца села к этому роднику. Говорили, что в этой воде фасоль быстрей варится. Осенью, когда поспевали орехи, люди, пришедшие за водой, оставляли свои кувшины и ведра посреди улицы, а сами лезли на деревья. Хозяин этих деревьев был человек не злой, если ему и случалось увидеть, как воруют его орехи, он не швырял в наглецов камнями, а торопливо проходил мимо с бочарным инструментом под мышкой, делая вид, что ничего не замечает. Он был знаменитый на всю округу бондарь. Все валуренское вино бродило в бочках, сделанных его руками. Правда, иногда он останавливался под деревьями, но только чтобы предупредить тех, кто залез на них:

— Смотрите, будьте осторожны, а то упадете, греха не оберешься.

Его жена, такая же незлобивая, как он, высовывалась из окна и добавляла:

— Чтобы не испортили мне кизяки на заборе! Смотрите, слезать будете, не наступите на них!

Потом хозяин шел по своим делам, а в доме начинал стучать, отбивая танцевальные ритмы, ткацкий станок. Тетушка Иоана ткала замечательные холсты для тех, кто сам не умел или не хотел заниматься этим.

Дети знали добродушие хозяев этой хатенки и пользовались им сполна. Им принадлежали орехи у ворот.

Илиеш вздохнул, будто проделал громадную работу. Счастливо улыбнулся, еще продолжая ворошить свои воспоминания. Помимо всего Илиеша обрадовало то, что он, узнав старика, увидел его несомненное сходство с дедом Епифаном.

— Дед Пынтя?

Теперь настала очередь удивляться деду. Он сдвинул шапку на затылок, приподнял седые брови, несколько минут изучал Илиеша своим живым взглядом.