Обрести себя

Арион пригляделся к ней и увидел, как она постарела, вокруг глаз легли густые морщины.

— Такая у меня служба, отец.

— А я-то думал, хоть тебе хорошо живется.

Он изо всех сил старался выучить ее, чтобы ей легче доставался кусок хлеба. Значит, зря тащил свой груз, как ишак, зря тратился на нее, если и ей, с ее образованием, нелегко. Женя лукаво улыбнулась, эту улыбку Арион знал с ее детства.

— А это надо еще посмотреть, что ты считаешь хорошей жизнью.

Вот какая она, его дочь, вечно не соглашается с ним, обязательно ей надо поспорить. «Что значит хорошая жизнь», вы слышали! Неужели и на этот счет есть разногласия? А почему бы и нет? Для одного хорошо, когда он спит в тени и бьет баклуши, а другой без дела хиреет. Пойди разберись. Такова жизнь. И все-таки насчет хорошей жизни у Ариона есть своя точка зрения. И тут уже двух мнений быть не может. Не мешало бы об этом услышать и дочери.

— Если ты до сих пор и в этом не разбираешься, то я не знаю, что с тобой делать, — изрек он медленно и значительно, словно произносил проповедь. — Для каждого человека добро одной мерой меряется — это крыша над головой, чистая постель, чтобы отдохнуть, и ломоть хлеба, заработанный в поте лица.

— Тогда можешь считать, что мне живется хорошо, отец. Только это меня мало устраивает. Бедноват твой взгляд на жизнь.

— Разбаловались.

— Я бы не сказала. Просто я жадная, хочу от жизни большего.

— У неблагодарного отнимают и последнее. Не забывай.

— Евангелию меня учишь? Теперь это не в моде.

— Хочу, чтобы ты научилась обуздывать свои желания.

— Ты говоришь, как с амвона.

— Говорю, как моему ребенку.

Если остальные дочери повиновались ему хоть формально, то Женя держалась с ним на равной ноге. Иногда ему даже казалось, что она старается показать свое превосходство в понимании жизни. А этого Арион не мог допустить. Между ними часто бывали стычки, Арион привык к духу противоречия в дочери. Ее дерзость его уже не удивляла. Постепенно между ним и Женей установилось суровое мужское понимание. Она рассказывала ему последние известия (у него не было времени прочитать газеты), комментировала их, рассказывала забавные истории из книг, рассуждала с ним о международном положении. И все-таки на многие вещи они смотрели по-разному.

— Давай провожу до бедарки, — предложила она.

Арион насторожился — что-то у нее на душе есть, это несомненно.

Ветерок, подкравшись, разворошил поредевшую листву ореха, росшего возле стана. На небе появилось несколько пепельных тучек. Стрижи носились над самой землей.

— Испортится погода, — проговорил Арион.

— Вряд ли, — возразила Женя.

— Дождь, конечно, не помешал бы, — продолжал Арион свое.

— Давай посидим немного, — предложила Женя, кивнув на засохший осот.

— Боюсь, что наши уже кончили обед.

— Ничего, успеешь. Садись.

Женя повторила эти слова таким тоном, что они походили на приказ:

— Садись, отец. Давно мы с тобой не толковали по душам.

Из-за горизонта показалось еще несколько тучек, они закрыли солнце, и сразу стало холодно. Кое-где солнце пробивало тучи, но до земли лучи доходили вялые и бессильные. И холмы потихоньку погрузились в сумрак.

Женя села на засохшую траву, обхватила ноги руками и, опершись подбородком на колени, устремила взгляд в пространство. Арион прислонился к стволу ореха, ожидая, когда она нарушит молчание. Но она не начинала разговора, и в его душу закралась тревога. Он сухо кашлянул, пощупал папиросы и не вытерпел:

— Собиралась что-то сказать? Или просто так остановила?

— Отец, я перевелась на работу в другое село.

— В другое? А дом?

— Дом остается.

— А там квартиру нанимать будешь?

— Что делать, такова жизнь.

— На работе что-нибудь натворила и переводят в наказание?

— Нет, сама попросилась. Сейчас хожу собираю книги, сдавать буду.

— Как же так, и ни слова нам не сказала.

— Не хотела раньше времени расстраивать.

— А что, та деревня лучше? Какая тебе польза от перевода?

— Ты только о пользе думаешь. Надо жить не только хорошо, но и красиво. Не только так, как ты мне вдалбливаешь.

— А красота с добром не ссорятся.

Короткий раскат грома нарушил тишину. Долина подхватила его и перекатила дальше. Гром в ноябре — большая редкость. Арион по-хозяйски придирчиво осмотрел небо и констатировал:

— Вот почему так жарко было с утра.

— Отец, я развожусь с Владом, — промолвила Женя глухо.

Под орехом стало совсем прохладно. Шелестела на ветру сухая трава. Ариона прохватил неприятный озноб, на виске задергалась жилка. Надо как-то ответить на услышанное, но ему совсем расхотелось говорить. Вообще ему расхотелось что-нибудь делать, расхотелось даже жить. После долгого молчания он все-таки спросил:

— Ты не могла подобрать более подходящий момент для своей новости?

— Все равно когда-то надо сказать.