Обрести себя

— Да, — согласился Петр, — таковы бабы. Моя Марина просто железная. В прошлом году в эту пору отвез ее в Балту, аппендицит ей вырезали. Резали и не усыпили, так, поверишь, даже не застонала. Только слезы лились. А меня упрекает, что я бессердечный, что мне не жалко сыновей. Скажу тебе, как брату, и у меня болит сердце. Да что поделаешь? Вот беру вершу и иду на речку. Сижу на берегу, а сердце знаешь как ноет. Гляжу на тот холм, сразу вспоминается, как весной там пахал сын Иван. Посмотрю в другую сторону — там свекла Игната. Куда ни гляну — перед глазами мои ребята. А баба бабой остается. Что она может понять?! Только и знает — плакать! Целую роту можно утопить в ее слезах.

Дед Епифан обрадовался, что наконец-то нашелся человек, которому можно излить душу. И он начал свое:

— А я вот сижу и думаю: как удалось немцам добраться до Буга? Почему мы им открыли дорогу?

— С немцами вот что, — краснолицый тоже соскучился по душевному разговору, — во-первых, они напали на нас неожиданно — где их удержишь сразу? Это — раз. А во-вторых, у нас своя тактика. Как было с Наполеоном? Мы его пускали, пускали, потом так двинули, аж земля загудела. И теперь то же самое. Придет время, и наши войска так дадут, что от немца только прах останется!

В ту ночь дед Епифан со своими внуками впервые с тех пор, как оставили дом, спал по-человечески, на постели. Марина, добродушная старушка, позаботилась о них, как мать: накормила досыта тушеной картошкой с солеными огурцами, выстирала им по смене белья, в котомку Илиеша положила несколько пышек. При этом говорила ему, указывая на Иона:

— Немного схож с моим мизинчиком, моим младшеньким Миколой: тоже светловолосый, слабенький. Как играл на бандуре! Начнет играть — птицы замолкают и вода в реке перестает течь. Теперь уж, наверно, ему не до игры. — Она вытерла слезу. — Там вместо бандуры поют бомбы…

Дед Епифан с Петром сооружали под навесом тачку. Петр поучал старика:

— В Балту не заходи, там полно немцев. Держись по течению Кодымы. Хорошо бы найти доктора, чтобы осмотрел парня. Была в нашем селе девчонка-фельдшерица, да ушла вместе с нашими. Кто знает, может быть, пока не дойдет до Днепра, наши погонят немца обратно.

— И мне думается, недолго они пробудут здесь, — с надеждой сказал дед.

На следующее утро они усадили Иона в тачку и снова тронулись в дорогу. Тачку везли по очереди — немного дед, потом Илиеш. Села, через которые пришлось идти, словно вымерли. Заборы заросли бурьяном и крапивой, окна были забиты, оставленные хаты выглядели печально. Местами только груды почерневшего кирпича остались от жилья.

Далеко стороной обходил дед Епифан немцев. Лишь однажды увидели их вблизи, когда проходили через маленький хуторок, — те вынырнули неожиданно из-за угла. Их было четверо, все походили друг на друга. А может быть, так только показалось Илиешу. Все высокие, худые, с бесцветными глазами. Они шли, смеясь и разговаривая на своем языке. Илиеш прижался к забору. Немцы прошли своей дорогой, только один, видимо почувствовав у себя на затылке взгляд Илиеша, обернулся, состроил рожу, высунул язык и, приставив колбу два пальца, изобразил рога. Довольный испуганными лицами, он рассмеялся и, раскачиваясь, побежал догонять своих.

Как-то возле родника путники наткнулись на румынский обоз. Вдоль дороги стояли повозки, груженные продовольствием и снарядами, неподалеку паслись лошади в сбруе. Солдаты плескались у колодца, валялись на траве. Увидев деда с двумя подростками, один из солдат насмешливо спросил:

— Эй, дед, далеко ли еще до конца земли?

Дед Епифан тяжело вздохнул и ответил невесело:

— Не так уж далеко, вон за тем холмом.

— Откуда ты знаешь по-молдавски? — удивился румын.

— От матери.

— Ишь, чертов дед, — сказал другой солдат. — Посмотри, Ника, нет ли у него бомбы за пазухой. — И придирчиво обратился к деду: — Ты где шатался, старик?

Дед внимательно вгляделся в лицо солдата, стараясь понять, что у того на уме.

— Ходил за счастьем, — с горечью ответил он.

— Ну, и нашел?

— Не видите, везу в тачке.

Несколько любопытных, задетых словами старика, подошли поближе.

Первый солдат сухо бросил:

— Не сиделось дома, поперся искать беду на свою голову.

— А мы-то разве другое что-нибудь ищем в этих местах, Томулеску? — не без ехидства спросил сухопарый румын.

— Ты, Костикэ, брось свою философию, — огрызнулся Томулеску. — Или по плетке соскучился?

— Нет, я уже затосковал по старой карге, которую рисуют в белом саване и с косой.

— Брось, пусть о ней думают другие. Лучше помечтай о тех пятидесяти гектарах земли, которые получишь после войны.

— Пятьдесят лопат земли и каску, — поправил другой.

— Ну, опять ударились в пессимизм! — Пожилой капрал считал своим долгом поднять дух солдат. — Солдат должен быть твердым и бодрым. — Чтобы переменить тему разговора, добавил: — Томулеску, поговори-ка с господином доктором, может, он сделает перевязку этому бедняге.

— Ему нечем перевязывать, — ответил Томулеску.

— А индивидуальные пакеты?

— Он их для себя бережет.