Обрести себя

— Дедушка! — повторил Илиеш, но старик не дал ему закончить фразу.

— Молчи, вижу.

Мимо Илиеша текла река обреченных людей. Плакали детишки, всхлипывали и стонали матери. Кто-то даже смеялся: должно быть сошел с ума. Солдаты, действуя прикладами, добрались и до него, но сумасшедшему было все безразлично, он смеялся, хохотал над тем, что происходило на земле…

Старая дорога, сколько тебе дано увидеть и услышать!

Колонна медленно прошла, Илиеш не мог двинуться с места. Ему уже не хотелось домой. И вообще ничего не хотелось. Война, война — и там, и здесь, всюду.

Притихли воды Смолиты, из-за вершины холма выглянуло солнце, словно подсматривая — всходить ему или не всходить. Один лишь дрозд по-прежнему посвистывал в кустах.

— Счастливые птицы, — с завистью сказал дед Епифан после долгого молчания.

Потом он впрягся в тачку и тронулся в гору.

Илиешу приснился плохой сон. Проснувшись, он лежал в темноте с открытыми глазами, прислушиваясь к таинственным звукам, которые доносились со всех сторон.

Дом звучал на разные голоса. Временами казалось, под печкой скачет табун лошадей. Илиеш привык к этому — от внезапной суматохи мышей сотрясались стены хаты. В углу у окна слышалось словно бы тиканье часов. Такие звуки издавало семейство древоточцев, гнездившихся в деревянной иконе святого Николая. Они выгрызали голову чудотворца.

Иногда ни с того ни с сего раздавался страшный треск, заставлявший Илиеша в ужасе корчиться или будить мать.

— Глупышка, это шкаф, — успокаивала его сонная Ангелина.

Мало-помалу он привык к этому треску.

К прежним шумам теперь прибавились еще и новые. Чтобы отвлечься от разбудившего его кошмара, Илиеш стал вслушиваться, кто как храпит.

Вот дедушка. В его храпе можно различить все голоса природы — от завывания бури до воркования горного родника. На диванчике словно кипит казан воды, которая вот-вот перельется через край в огонь. Это Ион. Только Ангелина выводила тоненько, нежно, будто жужжало веретено. Она спала с Илиешем на печке.

Илиеш чувствовал себя хорошо. Никогда так сильно не любил он мать, как сейчас. Когда он вернулся, она крепко обняла его, расцеловала, приласкала, вымыла ему разбитые в дороге ноги, перевязала раны и болячки. Месяцы войны изменили и ее. Она стала нежней, отзывчивей к чужим страданиям. Вообще от природы она была доброй, а война еще более обострила ее чувства, сделала ее человечней, снисходительней.

Хата Лимпиады стояла с забитыми окнами среди запущенного двора. Ангелина приняла к себе Иона и деда Епифана заботилась о них, как мать. Через несколько дней после возвращения старик захотел освободить ее от забот о них и перебраться с Ионом в покинутый дом Лимпиады. Но Ангелина воспротивилась этому:

— Почему вы хотите обидеть меня, отец? Об Ионикэ ведь кто-то должен заботиться! Да вы и сами посмотрите, до чего дошли…

Она говорила так сердечно, что старик больше не настаивал. Он и впрямь чувствовал себя ослабевшим, бессильным.

— Мы просто не хотели тебя стеснять, — сказал он.

Вскоре к ним зашла Евлампия.

— У тебя гости? — медовым голосом спросила она.

— Да, — коротко ответила Ангелина.

— Лимпиада увезла в Россию все, что имела, как же вы будете жить? — обратилась Евлампия к деду Епифану.

Она понимающе улыбнулась.

— Мечтами, — отозвался старик.

— Вы еще шутите! Значит хорошо держитесь…

— Кусочек мамалыги найду и у своего сынка, если припрет.

Евлампия поудобнее уселась на стул. «Ага, прижало тебя, старик», — подумала она удовлетворенно. Когда Ион встал и попытался на костылях сделать несколько шагов по комнате, она всплеснула руками:

— Горе мое горькое, что стало с тобой, Ионикэ?!

— Бомбами…

Евлампия поджала губы:

— Не хули господа, видишь, каким ты стал!

Это был намек на комсомольскую деятельность Иона.

Снова представив эту сцену, Илиеш забыл свой страшный сон, который так напугал его, и улыбнулся в темноте. Все-таки все замечательно: рядом была мама, на диванчике — Ион, а за печкой на сто голосов храпит дедушка. В хате чисто, хорошо. Ион медленно, но верно поправляется. Война отошла куда-то на восток. Она — лишь в разговорах жителей села, в газетах, о ней напоминают разве что гниющие на поле копны необмолоченной пшеницы, заросшие сорными травами дороги, причитания женщин по утрам. Илиеш как будто понемногу забывал о ней. Да и что делать в это смутное время, когда люди не узнают друг друга?! Он еще ближе придвинулся к матери, стараясь вновь заснуть. Его уже не беспокоили шумы в хате. Мысли стали путаться, он задремал. И тут вдруг до него донеслись другие, новые звуки. Жалобно скрипнула калитка. Во дворе послышались голоса. Собака бешено залаяла. Кто-то сильно застучал в дверь.

— Кажется кто-то стучит? — Ангелина проснулась и стала прислушиваться.

— Да, стучат в двери.

Нашарив в темноте спички, она зажгла коптилку, разбудила деда Епифана.

— Отец, посмотри, кто-то стучит…

— Слышу, — отозвался старик.