Эта работа стала для меня тяжелым испытанием, так как, помимо этого, я должен был контролировать процесс съемок и делать то, чем обычно занята команда в десять – двенадцать человек. Работа по восемнадцать – двадцать часов в день, без выходных, привела к появлению туннельного синдрома запястья, и я мог работать, только если держал руки во льду в течение двадцати минут после каждого часа работы. Моя голова была настолько забита сюжетами для будущих эпизодов и всевозможными рабочими проблемами, что я спал всего лишь по часу или два в сутки, а иногда и вовсе не спал. Я не хотел принимать снотворное, так как боялся, что прием лекарств скажется на том, что я пишу. В конце концов я потерял сон и каждый день встречал рассвет, тупо уставившись в потолок. Моя иммунная система настолько ослабла, что я все время чем-то болел. Пат Толлман и Джефф Конауэй оставляли упаковки витаминов у меня на рабочем столе, а Джон Коупленд заставил пройти медицинское обследование, которое обычно проходят актеры перед началом съемок. Джон хотел быть застрахован на случай, если я умру от усталости в самый разгар съемок. Когда мы начали работу над первым сезоном, мои волосы были ровного каштанового цвета, а к четвертому сезону стали совершенно седыми.
МНЕ И В ГОЛОВУ НЕ ПРИХОДИЛО, ЧТО ДО МЕНЯ НИ ОДИН АМЕРИКАНСКИЙ СЦЕНАРИСТ ИЛИ ПРОДЮСЕР НЕ ПИСАЛ В ОДИНОЧКУ ВСЕ СЦЕНАРИИ КО ВСЕМ ДВАДЦАТИ ДВУМ ОДНОЧАСОВЫМ ЭПИЗОДАМ СЕЗОНА ДРАМАТИЧЕСКОГО СЕРИАЛА.
Вместо того чтобы признаться в том, что я чувствую себя все хуже и хуже, я старался не думать об этом и старательно изображал, что все в порядке. Мой внутренний ребенок, неспособный попросить помощи у окружающих, по сути, все еще был за старшего. Я не мог даже самому себе признаться в том, что мне физически плохо. Этот марафон очень дорого мне обошелся, и даже Newsweek опубликовал обо мне статью под названием «Хозяин и раб „Вавилона-5“».
Такая ситуация поставила бы под угрозу существование даже самого крепкого брака, а наши отношения никогда не были очень глубокими. Я был накрепко привязан к колесу, которое сам же и крутил, и мне не хватало сил, чтобы одновременно делать то, что было необходимо для шоу,
ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ПРИЗНАТЬСЯ В ТОМ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ВСЕ ХУЖЕ И ХУЖЕ, Я СТАРАЛСЯ НЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ И СТАРАТЕЛЬНО ИЗОБРАЖАЛ, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ.
Кэтрин удивилась, когда я сказал ей, что хочу жить отдельно. В каком-то смысле мы уже жили отдельно какое-то время. Я приезжал домой, перехватив что-то на ужин в студии или по пути с работы, здоровался и скрывался в кабинете, откуда выходил, когда Кэтрин уже давно спала. Она отнеслась к моим словам совершенно спокойно, тем более что
С того самого момента, когда я объявил о разрыве с семьей, мой отец продолжал попытки вернуться в мою жизнь. Он боялся вступать со мной в прямой конфликт и постоянно провоцировал на ответные действия с помощью злобных писем, которые писал сам, а потом заставлял мать переписывать их своим почерком, чтобы они выглядели так, словно автором была она сама. Обман был очевидным, потому что выбор слов и используемая грамматика явно говорили о том, что письмо написано человеком, который до сих пор думает на русском языке. Переписывая письма, мать делала паузы, меняла ручки и продолжала писать,
Только однажды он обратился ко мне напрямую, когда я начал публично рассказывать о своей жизни в надежде на то, что моя история поможет выходцам из трудных и бедных семей понять, что успех не зависит от учебы в лучших школах или от влиятельных родителей. Я говорил о том, что сам рос в семье рабочего, в условиях нищеты и постоянных переездов, которые помогали скрываться от кредиторов. Я писал об «уникальной экономической философии» отца: «приезжай, набирай кредиты и исчезай».
ИТАК, СЛЕДУЯ ТРАДИЦИИ, ОТЕЦ НАПИСАЛ МНЕ ЭЛЕКТРОННОЕ ПИСЬМО С УГРОЗОЙ ПОДАТЬ НА МЕНЯ В СУД.