Обретение мужества

Да, было бы куда вернее, если бы между встречами не проходило десятилетий. Да, люди лучше бы жили и, наверное, больше успели, если бы в духовном общении их была непрерывность, если бы действительность, обстоятельства давали условия для такой непрерывности. Но, чорт возьми, значит, не растратили все-таки душевного запаса, значит, был этот запас прочен, раз снова, когда понадобилось, получается, нелегко, не сразу, но получается — к плечу плечо, и не иссякла, не выдохлась высокая способность товарищества. «...На фронте не шкурничал, после не скурвился...» — говорит Харламов о схороненном комбате Валентине Матвееве. К концу ленты вы убеждаетесь, что так можно сказать о каждом из четверых, сказать с чистым сердцем. Это не декларация, это глубокий и страстный пафос ленты, художественная ее плоть и кровь.

Финал «Белорусского вокзала». По-моему, каждый из писавших о фильме задерживался на нем, не умолчу и я, потому что финал этот — действительно одно из сильнейших кинематографических впечатлений последнего времени.

Райка, милая, добрая Райка (артистка Нина Ургант), сестра милосердия из матвеевского батальона, не раз, наверное, бинтовавшая каждого из четверых, сейчас, открыв квартирную дверь, недоуменно смотрит на перепачканных, помятых мужчин (лазая под землей, утратили свою городскую респектабельность) — и вдруг с криком «Ребята! Это же вы» бросается на грудь того, кто оказался всех ближе, Харламова, кажется. Но скоро опустит она голову, сжавшись вся, перебарывая несчастье, когда Дубинский глухо уронит: «Валя умер». Она, наверное, до сих пор любила Матвеева, хотя у нее — дочка, а у него были жена, сын. И тягостное молчание повиснет в комнате, пока чуткий, в избытке наделенный талантом человечности Ваня Приходько не прервет его неожиданной просьбой: «Спой, Рая...» Несколько секунд, понадобившихся для того, чтобы понять: да, только так теперь и надо, и зазвучал чуть дрожащий голос:

Здесь птицы не поют...

Песня «десятого непромокаемого батальона». И, не стесняясь слез, горестных слез и счастливых слез, начинают подпевать мужчины, ибо все можно отдать за такие вот мгновения душевного братства.

Вернется дочь заполночь, долго гуляла со своим парнем, увидит расположившихся на ночлег мужчин, улыбнется ласково, понимающе: ох, уж эти старики, дескать, пойдет в другую комнату, и уже засыпая, приподнимется вдруг, с тревожной надеждой всматриваясь — куда? Здесь резкий монтажный стык — и пошла хроника 1945 года, возвращение победивших солдат на столичный Белорусский вокзал. Блистательно срежиссированный кусок, и хроника входит в ткань игрового фильма так, что ее оттуда невозможно изъять, и мысли, эмоции, проходившие через фильм, концентрируются до символа. Для солдат Великой Отечественной, что спят сейчас в уютной квартирке Раи, вечно будет приходить этот поезд. Прошлое не осталось одним воспоминанием, оно сейчас помогает жить, как подобает людям. Во славу этих людей сделали свою картину Андрей Смирнов и Вадим Трунпн.

Непримиримость

Через деревню вели колонну военнопленных, оборванных, изможденных, голодных, и сразу ожила пустая, мертвая, казалось, деревня. Со всех сторон побежали к дороге женщины — кто с крынкой молока, кто с куском хлеба. Немецкие конвоиры отпихивали их, женщины падали в жирную, вязкую грязь, но снова поднимались, ухитряясь все-таки что-то передать.

Так начинают автор сценария Юрий Нагибин, режиссер Алексей Салтыков свой фильм «Бабье царство», сразу заявляя его главную тему — судьба русской женщины в труднейшие годы жизни страны. Авторы подробно и яростно рассказывают о зверствах фашистских захватчиков, о разрывающих душу трагедиях, что свершились в гу пору на оккупированной земле. Вот фашистский солдат заламывает руки Дуняше, девочке, почти ребенку, тащит ее в чулан, и молодая женщина Настя жертвует собой, чтобы спасти Дуняшу от изнасилования. Староста и его помощники загоняют в воду женщин, молодых и старух, а полусумасшедший офицер, представивший себя Дон Кихотом, «спасает» их, разгоняя длинной тяжелой палкой стариков, которые должны были изображать злодеев — «мавров». Мальчика, осмелившегося передразнить офицера, староста при всем народе избивает ремнем до полусмерти, мальчик сходит с ума, вырвавшись из рук матери, бежит по деревне, и часовой очередью из автомата добивает его...

Сцену истязания мальчика, долгую, детальную, смотреть мучительно трудно, хочется отвести глаза. Но в конце концов миришься с этим, понимая желание авторов сказать об оккупации всю правду без прикрас и умолчаний, понимая и разделяя тот гнев и ту боль, которую будит в их душах память о зверствах фашизма. Да, утратили чувство эстетической меры, но бывают ведь случаи, когда художнику трудно сохранить это чувство, и нельзя осудить за это художника.