Обретение надежды

Пашины неудачи начались с распределения. Место врача в команде футболистов минского «Динамо» было забито. Паша предложил комиссии запасной вариант: лечебно-физкультурный диспансер. Однако председателя комиссии этот вариант не устраивал. Окинув взглядом богатырскую фигуру Павла Петровича, он подвел его к карте страны и показал две точки. Одна называлась Анадырь и была столицей Чукотского автономного округа, другая называлась Красноселье и была центром колхоза «Новый свет» на Полесье. Председатель был напорист и боевит, как легендарный Енгибарян, в третьем раунде он вышиб из Ярошевича дух. Поскольку от Минска до Красноселья было несколько ближе, чем до Анадыря — эдак, тысчонок на двенадцать километров, визуально, по карте, — Павел Петрович остановил свой выбор на нем: знакомые футболисты по секрету сказали ему, что через год-другой в команде, возможно, будут перемены, которые затронут и врача, так что лучше находиться под рукой.

Тьмутаракань, именуемая Красносельским врачебным участком, размещалась в деревенской хате, крытой соломой, с кокетливыми занавесочками на окнах. Одна комната в этой хате, с печкой и узкой железной койкой, была отведена под жилье врачу.

Приняв участок, Павел Петрович произвел смотр наличным медицинским силам. Кроме него самого, они состояли из фельдшера-акушерки Марьи Ивановны, рябой медсестры Глаши, уборщицы тетки Прузыны, а также из конюха Авдея и коня Мишки. Павел Петрович осмотром остался доволен, произнес кратенькую напутственную речь в том смысле, чтобы все работали, как раньше, особо на него не рассчитывая, и запил горькую.

Деревенька была небольшая, домов сорок, со всех сторон окруженная лесами и болотами; вокруг нее на сухих буграх лепились хутора. До райцентра — почти двадцать пять километров; зимой и летом — так-сяк, в распутицу и паводок — то ли на челне, то ли на тракторе. Удобнее всего был бы, конечно, вертолет, однако вертолет бюджетом участка не предусматривался. Не предусматривались и рентгеновский аппарат, и бестеневые лампы, и аппараты искусственного дыхания. Электрический свет предусматривался, но линию обещали закончить лишь через год. Правда, из уважения к здравоохранению, внутреннюю проводку в хате сделали, ввинтили лампочки и поставили выключатели. Выпив спирта и закусив маринованными грибочками, великой мастерицей приготавливать которые была Марья Ивановна, из сострадания взявшая холостого доктора на прокорм, Павел Петрович приходил в больницу и щелкал выключателями, пока лампочки не вспыхивали ослепительным светом. После этого он удовлетворенно хмыкал и шел спать. Потом выключатели испортились и перестали щелкать. Какие-то пружинки в них поломались, что ли. Не стало даже иллюзии света. Даже иллюзии…

Работа на участке для Ярошевича была, как говорится, не бей лежачего. Марья Ивановна и сестра Глаша знали в округе каждую хату. Роды, банки, порошки от кашля, микстуры от живота, фурункулы, — со всем этим они справлялись вполне уверенно. Если же происходило что-то более серьезное, непонятное, люди ездили в районную больницу.

От пьянства, тоски и ничегонеделания Павел Петрович быстро потерял спортивную форму. Утреннюю зарядку он забросил начисто: по утрам иногда не было сил пошевелиться. Простая, но обильная и плотная пища, которой его закармливала Марья Ивановна, благоприобретенная привычка подремать часок после обеда привели к тому, что у молодого доктора наметилось брюшко и помутнел взгляд.

Не отличаясь в студенчестве повышенной тягой к искусству, теперь он растравлял себя мечтами о Минске, о театрах и концертных залах, о музеях и библиотеках, о давно забытой Элен с классическими пропорциями дипломированной манекенщицы Республиканского дома моделей: рост — 164, объем груди — 93, талии — 60, бедер — 100 сантиметров ровно. Параметры рябой медсестры Глаши были уныло гипертрофированы, особенно по части талии и бедер, что не могло не оскорблять эстетического чувства доктора Ярошевича. Вдобавок Глаша страшно боялась забеременеть.